Так, неторопливо катясь на извозчике к дому генерала, размышляла тетушка. Был у нее в этом «предприятии» и свой тайный интерес. Аглая Ивановна, родившаяся и выросшая в Москве и лишь после замужества перебравшаяся в Санкт-Петербург, скучала по родной стороне. Проживая в столице на крохотную пенсию от мужа, она не могла, да и не пыталась уехать отсюда. Теперь же случай, подвернувшийся в виде купчихи Земляникиной, имевшей, по словам Гаврилова, роскошное имение в Подмосковье, мог поспособствовать тетушкиному отъезду.
«Не бросит же Ванюша родную тетку, положившую столько сил на его счастье, — думалось добрейшей Аглае Ивановне. — Ведь не на глазах же молодых я буду, а в имении. А оным и присмотр с моей стороны будет. И так всем станет удобно и хорошо».
Возок подкатил к большому доходному дому, стоявшему прямо на шумной Сенной площади, и остановился у парадного подъезда. Аглая Ивановна неторопливо вышла, поддерживая многочисленные юбки, дабы не макнуть их в снеговую кашу, зимою окружавшую площадь, где всегда толпилась торговая и иная публика, подала извозчику, как наперед было оговорено, гривенник и, качая головой, прошла в парадное.
«В Москве-то кончилось бы четырьмя копейками», — вздохнула тетушка.
Аглая Ивановна отдала старенькому камердинеру генерала облезлую шубу и прошла в гостиную, где ей навстречу уже шла Софья, единственная дочь Гаврилова.
— Здравствуйте, добрейшая Аглая Ивановна! — воскликнула она, подходя и усаживая гостью на несколько потертый, но вполне добротный диван. — Папенька сейчас выйдут.
Тотчас же за этими словами в гостиную вошел старенький генерал. Генерал Гаврилов, участник нескольких крупных сражений, был удостоен чести получения награды от самого государя императора. Кроме того, из казны было ему выделено приличное содержание, а также, в виде подарка за особые заслуги, вручена небольшая деревенька в пятьсот душ крепостных, после реформы выкупленная казною обратно. Так что генерал, почивавший ныне на заслуженных лаврах, являлся еще и весьма состоятельным господином. Он не тратил деньги, а жил с дочерью, которую решительно любил больше жизни, на одну пенсию, хватавшую небольшому семейству на все их скромные радости.
Генерал подслеповато улыбнулся, щурясь на тетушку Безбородко, подошел, шаркая старческими ногами, и неожиданно весьма галантно и даже с некоторым жеманством поцеловал Аглае Ивановне руку.
— Ой, ваше превосходительство! — взволновалась та. — Экий вы, право слово, шалун.
Старички помнили привычки галантного века, пришедшегося на их юные годы, а потому старательно берегли сии воспоминания, всячески ухаживая друг за дружкою.
Усевшись подле гостьи, генерал предложил ей чаю. Сонечка с решительным видом пресекла желание престарелого отца поухаживать за Аглаей Ивановной и сама отправилась распорядиться насчет угощения.
Проводив любимую дочь долгим взглядом, Гаврилов сказал:
— Вот оно, мое счастье, мое последнее в жизни утешение.
Софья была настоящею дочерью боевого генерала. Стройная, хотя и несколько склонная к полноте, что только придавало очарования ее фигуре, с острым взглядом черных, словно уголья, глаз, видевших и подмечавших все до последней детали, Софья несколько походила на белку щечками и черными бровями вразлет. Движения ее казались резки и порывисты, в чем сказывался юный возраст, однако решительности ей было не занимать, а доброе чуткое сердце и природный ум всегда привлекали многочисленных поклонников.
Давешний камердинер, бывший в свое время денщиком генерала Гаврилова, а ныне обладателем шикарнейших бакенбардов, торжественно, впрочем, как и все, что он делал, внес в гостиную и водрузил в самый центр стола огромный клокочущий самовар. Горничная, шедшая за камердинером, расставила вокруг него угощения.
— Прошу покорно побаловаться чайком, — подмигивая, пригласил генерал Аглаю Ивановну.
Внезапно двери в гостиную распахнулись, и в комнату вошла Софья в сопровождении еще одной гостьи. Этой гостьей, как сразу же догадалась тетушка Ивана, была вдовая купчиха Земляникина. Догадка ее полностью подтвердилась, когда Сонечка громко представила: