Лурье тоже встал и, спрятав портмоне обратно, спокойным тоном сказал:
— Вы, сударь, не в себе, это уже с вами было ранее у графа Драчевского. Поэтому я вас нынче прощаю, но впредь советую таких слов не повторять. Да, и о нашем разговоре вам лучше помалкивать, а впрочем, можете кричать о нем на всех углах, но тогда я вынужден буду вас вызвать. Стреляю я хорошо, фехтую лучше вашего, я в этом уверен, так что помалкивайте и живите, как живется. А засим прощайте.
И флигель-адъютант, коротко кивнув головою, направился к выходу. Иван дрожал, словно щенок, вытащенный из ледяной воды, куда его злобный хозяин суки носил топить, да мальчишки выловили.
— Вы, милостивый государь, подлец! — необычайно громко крикнул он в прямую, как стрела, спину Лурье.
Тот замер на месте, затем круто развернулся на каблуках, оглядел пустой зал, после подошел к дрожащему от сильнейшего волнения Ивану и со всего маху коротко и расчетливо ударил его прямо в челюсть. Безбородко упал на пол кофейни, сраженный поклонником английского бокса.
— Такую мразь и червя, как ты, даже не подумаю вызывать, — прошипел Лурье.
Он собирался было еще раз ударить и уже замахнулся, чтобы попасть точно в то место у рта, откуда по подбородку Ивана потекла тоненькая кровавая струйка, как вдруг чья-то сильная мозолистая ладонь цепко перехватила его кулак и остановила за секунду до удара.
— Сударь!
Рядом с Лурье оказался неизвестно откуда взявшийся Ломакин.
— А, и художник здесь! — злорадно обрадовался флигель-адъютант, считавший себя более подготовленным к бою, нежели какой-то там пачкун.
Он ощущал явный подъем и собирался уже атаковать незваного соперника, как Ломакин неожиданно достал из кармана кистень, коим он давеча чуть было не укокошил ростовщика, и направил его на Лурье.
— Давай, давай, — подзадорил художник опешившего флигель-адъютанта. — Напади. А в суде меня оправдают.
Лурье перевел взгляд с весомо выглядевшего кистеня на такой же решительный взгляд Ломакина, потом хмыкнул и быстро покинул кофейню. Ломакин помог товарищу подняться и увел его прочь. На свежем воздухе голова Ивана несколько прояснилась, и мысли приобрели нормальное течение.
— Здорово он тебя, — заметил художник, поднося ко рту товарища горсть снегу.
Иван согласился и тут же выловил из множества фраз Лурье, беспрерывно мелькавших в его памяти, ту единственно важную, которая зацепилась, едва произнесенная флигель-адъютантом по неосторожности.
— А ты знаешь, у Драчевского не все чисто с завещанием Троекурова, — сообщил он Ломакину. — Там есть какая-то тайна, секрет.
Глава девятая
Ранние сумерки накрыли город серой пеленой, сделав очертания его размытыми и словно бы нереальными, как это обыкновенно бывает в страшных сказках, когда герои попадают в волшебные леса, населенные ужасными существами. Только вместо сказочных чудовищ в городе сем обитали реальные кошмарные жители, тихо и почти незаметно делавшие свое страшное дело.
Иван и Ломакин молча шли к дому тетушки Безбородко. Изредка еще в голове у Ивана шумело, а потому художник крепко поддерживал товарища под руку.
— Что же значит эта самая тайна? — высказал вслух давно мучившую мысль Безбородко, нарушив затянувшееся молчание. — Как ты думаешь, Родион?
— Не знаю, — признался Ломакин. — Может, им завещание Троекурова подделано, — предположил он, но Иван отмахнулся:
— Драчевский не таков, чтобы руки о сие пачкать. Не из тех.
Почему ты думаешь? Вполне возможно, что с виду и не из таких, а душонка черная, словно угли в адской топке, на все способная.
— Нет, — уверенно повторил Иван. — Не таков наш граф. Он из благородства происхождения не замарается. Не станет он подделывать завещание, как какой-нибудь писарь-пропойца за три целковых. Даже ежели там будет миллион его дожидаться в случае верного исхода дела, то и тогда не станет Драчевский руки марать.
Ломакин хмыкнул, но согласился с Безбородко.
— Как же нам секрет графов узнать? — сказал он, когда товарищи уже подошли к парадному подъезду тетушкиного дома.
Навстречу им вышли три миловидные девицы, которые чинно поздоровались с Иваном, кивнули, словно старому знакомому, Ломакину и, усевшись в поджидавший их возок, покатили кататься на Невский проспект. Ломакин, проводив дочерей ростовщика Фирсанова долгим взглядом, внезапно хлопнул себя по лбу.
— Ну и дурень же я! — вскричал он. — Вот кто нам может помочь. Уж он-то знает, как нам раскопать графский секрет.