— Ну, прощайте, — сказал он. — Господин пристав! Я готов, — позвал он в коридор.
Пристав вновь вошел в гостиную и сказал, старательно избегая глядеть на несчастного генерала и обращаясь к стоявшему на столе самовару:
— Ежели вы желаете-с, ваше превосходительство, то мы можем поехать с вами в вашем возке, а жандармов на казенных подале отправить. Так-то честнее будет-с.
Коперник, также неизвестно каким образом оказавшийся в гостиной и услышавший эти слова, возмущенно закричал, подпрыгнув при этом чуть не до потолка:
— Какое честно? В кандалы его, в кандалы! Немедленно выполняйте предписание суда!
— Я это уже один раз с судейским сделала сегодня и еще раз сделаю, — объявила дочь боевого генерала и, подойдя к адвокату, со всего маху вкатила ему звонкую пощечину.
Коперник, схватившись обеими руками за щеку, отбежал от Софьи и стал тыкать в нее пальцем приставу, но тот сделал вид, будто ничего не заметил.
— Мой батюшка с вами турка бивал, — доверительно сообщил он Гаврилову, ведя старика к дверям. — Много о вас доброго рассказывал. А моя служба казенная. Что прикажут, то и выполняй. Так что вы, ваше превосходительство, с меня не взыщите.
Пристав бережно вывел старенького генерала, держа его под локоток, на улицу и осторожно посадил в возок. Вышедшие следом за ними жандармы уселись в казенные сани и укатили далеко вперед, как и обещал благородный пристав.
Софья и Аделаида Павловна из окон махали уезжавшему в долговую яму Гаврилову. Когда возок пропал из виду, завернув за угол, Софья внезапно подошла к купчихе и с рыданиями упала ей на грудь.
— Ну что ты, дитятко, — запричитала Земляникина, нежно гладя ее по голове. — Поплачь, поплачь. Легче станет. После слез завсегда легко становится.
— Что же это на свете делается, а? — всхлипывая, сквозь слезы восклицала Сонечка. — Это же такая несправедливость, что хоть с топором на всех иди!
— А вот этого не надо, — все так же ласково сказала ей Аделаида Павловна. — Не надо. Все образуется. С топором не надо, а вот помолиться бы не мешало. Может, сходим-ка в церковь?
Софья отрицательно замотала головой.
— Ну тогда я одна схожу. В Николу, в собор. Помолюсь за их превосходительство. Да и к Аглае Ивановне потом загляну. Ванюше расскажу, что случилось. Может, он еще что присоветует.
Купчиха ушла. Камердинер тоже ушел в долговую тюрьму узнать, как устроился его бывший боевой командир. Софья осталась одна. Она бесцельно побродила по комнатам, останавливаясь у затемненных ранними сумерками окон и глядя на заснеженные улицы.
«Как все это ужасно! И как несправедливо. Что же это, в самом деле, я расклеиваюсь. Ведь надобно что-то делать! Что-то предпринимать, чтобы папеньку выручать. Надо бороться. Обязательно бороться, не сдаваться».
Тут же Сонечке вспомнились слова, сказанные Ломакиным в возке, о том, что надо бороться со всей пирамидой.
«Ах, как нехорошо с Родечкой получилось. Ведь я его выгнала. Как паршивого пса выгнала из возка-то. И за что? За то, что он так за папеньку болел, что готов был со злости всех кругом поубивать. А я со злости на всех взяла и выгнала. Обидела, наверное, чрезвычайно сильно. Ох, как стыдно. Боже мой, до чего же стыдно».
Повинуясь внезапному порыву, Софья накинула на плечи шубку, повязала голову платком и выбежала из квартиры. Как назло, извозчиков нигде не было видно. Но раз решив, Софья уже не останавливалась, покуда не доводила решенного до конца. Запахнувшись посильнее, она направилась прямо к Пяти углам, где находилась мастерская художника. Идя скорым шагом, девушка вскоре раскраснелась, а беличьи щеки ее стали пунцовыми. Мысли же метались в голове, будто пришпоренные бойкими гусарами кони, несущиеся на врага.
«Что-то я ему скажу, как обращусь? Да он и на порог-то не пустит. А вдруг так разобиделся, что даже разговаривать не захочет. Эх, сама я виновата. И стыдно так, что хоть плачь. А что же делать, надо идти виниться».
Софья сама не помнила, как добралась до мастерской Ломакина. День был настолько суматошным и наполненным страшными событиями, что почти полностью вытряс силы из мужественной Софьи, а потому она добралась до ломакинской мастерской уже совершенно обессиленная.
Из последних сил поднялась Софья на мансардный этаж четырехэтажного доходного дома, где размещалась махонькая художественная мастерская, кою скорее можно было бы назвать каморкой. Остановившись у двери и оправив сбившийся платок, Сонечка, тяжко дыша, кротко стукнула кулачком. Ответа не последовало. И тут девушка обнаружила, что дверь-то открыта. После стольких ужасных испытаний, выпавших за сегодняшний день, Софья подумала самое плохое и, сильно толкнув дверь, решительно вошла в мастерскую. Одна лишь свеча, стоявшая на столе, освещала скудную обстановку каморки. Кроме стола, впрочем с трудом называемого столом, сделанного Ломакиным самолично из старой конторки, в мастерской был мольберт и кургузая кровать. В углу красовалась новенькая печурка, купленная Ломакиным совсем недавно на деньги от хорошего заказа. Около нее — трехногий табурет, на котором стояли ботинки, приготовленные для просушки. В другом углу на гвозде висело немногочисленное платье художника. Все остальное невеликое пространство занимали картины, эскизы и наброски. Самого Ломакина нигде не было. Софья остановилась, в растерянности оглядывая каморку, и тут взгляд ее упал на стоявший на мольберте портрет. Это был ее портрет, написанный художником явно по памяти. Софья подвинула стоявшую на столе свечку к самому краю, так, чтобы желтый свет падал на холст, и принялась его разглядывать. Ломакин изобразил Софью в голубом вечернем платье, что, по его же собственным словам, так хорошо шло ей, подходя к роскошным бровям и темным глазам. При всем явном сходстве портрета с оригиналом Софья нашла, что художник чрезвычайно приукрасил ее, сделав более красивою, нежели в реальной жизни, и даже придав вид некой утонченной дамы из высшего света. Сонечке тут же вспомнились слова одного студента, знакомого семьи генерала Гаврилова, сказанные ей, что Софья походит на одну из героинь модных ныне романов, умную и роковую. Именно такая героиня смотрела с портрета на Софью, которая столь сильно увлеклась изучением, что и не заметила, как дверь в каморку приоткрылась и в нее вошел Ломакин, несущий дрова для растопки печки. Он остановился, удивленно глядя на незваную гостью, не в силах пошевелиться и не производя ни единого шума. Однако одно из поленьев предательски выскользнуло из рук и с громким стуком упало на пол. Софья сильно вздрогнула и обернулась.