Глава пятнадцатая
Григорий Александрович Драчевский решил, что венчание пройдет именно в это воскресенье. Невесте своей, Лизоньке, а также ее родителям он пояснил лишь, что это некий особый день, указанный ему свыше. На родителей таковое объяснение подействовало удивительно сильно. Прасковья Гавриловна даже стала выяснять в «Святцах», что за день такой избрал для себя граф. Оказалось, что, кроме святой мученицы Елизаветы, сей день ничем иным примечателен не был. Настоящую же суть назначенного дня Драчевский хранил крепко и никому о ней не сказал. Правда же заключалась в том, что именно в этот день восемь лет назад он женился на дочери помещика Троекурова Лизавете, а еще перед этим, шестнадцать лет, назад точно в такой же день венчался с княжной Долгоруковой.
Этот день, двадцать четвертое февраля, навсегда был для Драчевского по-особому памятен. В этот день граф приказывал запрячь карету и долго катался по городу, затем ехал обедать в клуб, а отобедав, непременно отправлялся в закрытые для посторонних самые злачные места Петербурга. Для удовлетворения низменных страстей и услад богатых сластолюбцев были выстроены целые дома по обе стороны Невы. Там можно было найти все, что только могли желать и выдумывать скучающие умы северных денди. Вот в таких домах обычно проводил остаток дня и ночи граф, предаваясь утехам, порой весьма претенциозным, но всегда с неким налетом гнили и грязи. Всю ночь продолжалась его оргия, посвященная одному лишь дню в году, но никто: ни многочисленная прислуга его, ни служители злачных мест — в общем, ни единая душа так и не смогла догадаться, что это за день, в который граф ведет себя странно.
К свадьбе начали готовиться загодя, за месяц. Едва граф сделал Лизоньке предложение, так сразу же понеслись множественные приготовления. Платье невесты было решено шить у лучшего портного города, в салоне мадам Руссо. Ходили слухи, что владелица является праправнучкой великого французского просветителя, а потому цены там всегда были самыми высокими, однако же и фасоны предлагались наимоднейшие. Все, что носил Париж, тут же перенимал светский Петербург. Это и было просвещение, как его понимала француженка мадам Руссо.
Лизонька казалась счастливой, ходила гордая и часто улыбалась, лишь изредка набегала на ее личико тень грусти, видимо, при воспоминании о бывшем женихе. Родители, стараясь изничтожить сии воспоминания, ухватились за совет, данный многоопытным графом, и объявили, что Безбородко сильно болен, так что даже невозможно положиться на его здравый ум. Лизонька сначала спорила, даже ходила к Ивану поглядеть, действительно ли он так плох, как о нем говорят отставной поручик и Прасковья Гавриловна, а затем перестала спорить и уже через некоторое время сама стала поддакивать. Граф, чрезвычайно довольный поведением невесты, завалил ее подарками, чуть не ежедневно посылая роскошные букеты цветов на дом.
Что касается ожидаемого наследства, то тут дело было очень спорным. Кроме Лизоньки на него претендовали еще несколько человек, но Григорий Александрович сумел как-то так ловко все устроить, что другие претенденты удовлетворились лишь малою долею, а основное наследство осталось за Лизой. Правда, сумма была невелика, но исключительно в банковских билетах, причем самых наинадежнейших. Граф так сумел повернуть дело, что билеты должны были перейти к Лизе только после ее свадьбы, то есть во владение самого графа. Мякишкину однажды заметили, что Драчевский посему и осыпает его дочь дорогими подарками, что на следующий же день после свадьбы вновь будет ими владеть, но отставной поручик с негодованием отверг все эти инсинуации. «И не стыдно вам так говорить! — восклицал он. — Григорий Александрович от чистейшего своего сердца подарки дарит! Все на алтарь великой любви кладет, а вы такое о нем думаете! Стыдно, судари мои, стыдно!»
Итак, свадьба казалась необратимою, и жених и невеста ожидали сей знаменательный день с особым трепетом, но внезапно возникла у Драчевского некая заминка в делах. Кредиторы, ранее сидевшие смирно, пожелали немедленного погашения долгов, наделанных графом во время длительного проживания за границей после скоропалительной смерти своей жены, дочери помещика Троекурова. Главный кредитор, известный петербургский ростовщик Фирсанов потребовал незамедлительного погашения кредитов. В противном случае он обещал забрать себе особняк графа, что располагался на Конногвардейском бульваре. Поначалу Драчевский не стал придавать этому требованию значения и даже повелел не пускать «презренного» ростовщика на порог. Однако Фирсанов оказался не робкого десятка и заявился на квартиру к Мякишкиным в тот самый момент, когда Григорий Александрович изволил заехать за невестою, чтобы отвезти ее кататься за городом на санках. Получилась неловкая сцена, которую еще более усугубили родители невесты, ничего не знавшие о делах Драчевского, а посему считавшие его несметно богатым. «Да какое вы имеете право!» — кричал на Фирсанова Мякишкин. Прасковья Гавриловна вторила ему в голос, что, впрочем, не произвело на ростовщика никакого эффекта.