— Отчасти так, — согласился Бухарин».
Нет сомнения, большевики делали усилия для расширения системы школьного образования. За два года после революции они открыли почти 10000 школ. За этим количественным бумом стояло почти патологическое недоверие большевиков к дореволюционной интеллигенции, которую они упорно именуют «буржуазной». Отсюда и навязчивая ленинская идея — научить управлять государством «кухаркиных детей». Но… не просто управлять. А в соответствии с большевистской доктриной. Начинается массированная политизация школы и высшего образования. В школы широко внедряются классовые понятия: буржуй, кулак, пролетарий, капиталист… В высшей школе вводится гильотина классового отбора, отсекающая от абитуриентов наиболее подготовленную часть — детей интеллигенции. Главным становятся не знания, не развитие, не культура, а социальное происхождение. Создается система рабфаков, а затем и вечернего образования, в изобилии поставляющая на рынок интеллектуального труда людей с «вечерними», усеченными знаниями.
Классовая накачка не замедлила дать свои плоды. Несколько лет спустя, воспитанные в новой, советской школе, дети уже вполне были подготовлены к жизни в условиях сталинского террора. Во время Шахтинского процесса газеты широко публиковали письма молодежи, требующей расправы над контрреволюционными спецами. В частности, было напечатано письмо одного пятиклассника: двенадцатилетний юный герой просил расстрелять своего отца. К счастью, в отличие от Павлика Морозова, имя его не запечатлено ни в памятниках, ни в названиях улиц и пионерских дружин.
Полынное молоко пропаганды начинают вливать в детей чуть ли не с ясельных лет. В детском саду идеологическая накачка даже сегодня превосходит все мыслимые масштабы. Недавно в прессе были обнародованы поразительные данные. Оказалось, что из 40 стихотворений и песенок, заучиваемых в детских садах, 35 носят откровенно пропагандистский характер. Часть этих «шедевров» вопиюще антинаучна, ибо закладывает в ребенка стойкие элементы мифического, иллюзорного сознания. Вдумайтесь в смысл двустишия из детсадовской песенки:
Был и такой шедевр:
Для воспроизводства своей власти в условиях однопартийности большевикам нужна была своя, «особая» интеллигенция — с особыми нервами, с особой моралью, особой системой знаний. «Нам необходимо, — пишет Бухарин, — чтобы кадры интеллигенции были натренированы идеологически на определенный манер. Да, мы будем штамповать интеллигентов, будем вырабатывать их, как на фабрике».
Нетрудно догадаться, что новые поколения интеллигентов, отштампованных по матрицам идеологических органов, были как нельзя лучше приспособлены для производства и потребления культурного ширпотреба, получившего название «социалистический реализм».
Что касается русской классики, питавшей своей нравственностью и идеями весь цивилизованный мир, то в условиях идеологической диктатуры ее все активней вытесняют классики марксизма-ленинизма. В стране не хватает учебников, в школах один учебник выдается на несколько учеников, исчезают издательства, специализировавшиеся до революции на книгах для народа. Зато фантастическими тиражами издаются светочи официальной идеологии. В тридцатые годы с гордостью говорилось о том, что Маркс и Энгельс изданы в СССР тиражом в 7 миллионов экземпляров, Ленин — 14 миллионов, Сталин — более 60 миллионов. Чем больше печаталось в стране «классиков» от идеологии, включая таких знаменитейших, как Брежнев, Суслов, Черненко, тем меньше становилось пищи реальной.
Серьезно оказалась подорванной и финансовая база образования, в особенности начального. Роспуск земских учреждений не только нарушил уже сложившуюся и эффективно действующую систему взаимодействия интеллигенции (учителей, врачей, агрономов, статистиков) и народа, но и иссушил такой важный источник средств, как местный бюджет и благотворительные фонды. Фонды эти давали ощутимый привес к ассигнованиям из государственной казны.
Справедливости ради заметим, что дореволюционное правительство, которое мы так любили обвинять за то, что оно держало народ в темноте, не так уж плохо понимало важность культуры и образования для экономического подъема России. «Ликвидацию безграмотности» начали не большевики, как было приказано думать, а правительство Столыпина, принявшее в 1908 году закон о введении обязательного начального образования. В период до начала первой мировой войны ассигнования на нужды просвещения ежегодно увеличивались примерно на 21 процент. После революции сельская школа, школьные учреждения малых городов России, подпитывавшиеся из местных бюджетов, были посажены на сухой государственный паек и вскоре стали жертвой пресловутого «остаточного принципа». У большевиков всегда доставало денег для партии, армии, ВЧК/КГБ, для финансирования «интернациональных обязательств» за границей, в том числе и для финансирования зарубежных компартий, но хронически не хватало денег для школы и культуры. Воля к власти всегда была сильнее воли к культуре.
В советской печати уже мелькали сведения о том, что большевики пытались использовать русское золото, заработанное на успехах нэпа, для разжигания мировой революции. Карл Радек ездил с «золотыми дарами» в Германию, где к осени 1923 года, по прогнозам большевиков, вновь «созрели условия». Бывший советский дипломат Г. 3. Беседовский в изданной в 1930 году в Париже книге вспоминал по еще не остывшим следам:
«В Москве все были как на угольях. Революционное движение в Германии развивалось все быстрее и быстрее… В Коминтерне работа шла полным ходом. Намечались будущие члены правительства советской Германии. Из числа русских советских деятелей отбиралась крепкая группа, которая должна была бы служить ядром будущего германского Совета народных комиссаров…»
Требовалось золото. И не важно было, что оно увозилось из страны, пережившей двумя годами ранее страшный голод, из страны, где не хватало книг, приютов для беспризорников, оставленных гражданской войной, старческих приютов, ликвидированных вместе с монастырями, где культура пребывала, по выражению Н. А. Бердяева, в «катакомбном периоде».
Непонимание большевиками культуры как фактора развития, их подозрительность к интеллигенции далеко не случайны и обусловлены не только неприятием интеллигенцией Октября.
Отсутствие у большевистских лидеров воли к культуре связано с философскими корнями большевизма, с отрицанием личности. Аллергия большевиков к интеллигенции стала проявляться задолго до захвата ими власти. Одна из первых вспышек гнева относится к 1909 году, когда Ленин и ленинцы с неслыханной для русского образованного общества яростью набросились на сборник статей о русской интеллигенции — «Вехи». «Вехи» были как бы манифестом русской интеллигенции. И штурм этого сборника стал для большевиков идейной репетицией Октября.
Что же так раздражало Ленина в идеях веховцев, среди которых числилась элита русской культуры и философии: Н. Бердяев, П. Струве, М. Гершензон, С. Булгаков, Л. Шестов, С. Франк и др.? Главная ересь виделась в том, что веховцы отрицали классовую борьбу как главный двигатель прогресса. Этого одного уже было достаточно для гильотины. Но в 1909 году о революционной гильотине можно было только мечтать. Пока же приходилось довольствоваться перьями. Борьба с идеологией веховства была одной из самых затяжных кампаний большевиков против русской интеллигенции. Начавшись при участии Ленина в 1909 году, она затянулась, в сущности, до наших дней.
Негодование критиков вызывало отношение веховцев к личности, к человеку, в котором они видели главный смысл прогресса. В отличие от русских мыслителей Ленина интересовал не человек, а идея, не личность, а «совокупность общественных отношений». Для Ленина «в основе коммунистической нравственности лежит борьба за укрепление и завершение коммунизма». Веховцы такой тезис считали аморальным, ибо из него прямо вытекало, что человеком (на самом же деле оказалось, что миллионами людей) можно пожертвовать во имя коммунистического идеала. Заклейменная как антинаучная и реакционная, философия веховцев на многие десятилетия была заперта под ключ, а ее представители, объявленные, как нетрудно догадаться, лакеями буржуазии, были изгнаны за границу.