Чисто философский, казалось бы, спор между ленинцами и веховцами оказался крайне разрушительным для культуры. Отрицая личность, громя элитарную (буржуазную и декадентскую, по их терминологии) культуру, большевики гасили интеллектуальные звезды на небе собственной страны. При этом было извращено само понятие культурной элитарности, «аристократичности» культуры, как говорил Н. А. Бердяев. Элитарность, высшая степень духовности и изощренности культуры, однозначно трактовалась как декадентство и извращение. Аристократичность культуры противопоставлялась народности.
Если отказаться от убогости сугубо классовых оценок, элитарность ни в коей мере не отрицает народности. Она включает в себя народную культуру, обогащая ее высшим гением и зрелым талантом. «Гений выражает судьбу народа», — многократно подчеркивал Н. А. Бердяев.
Пушкин, Лермонтов, Тургенев, Герцен, Тютчев, Блок элитарны в лучшем смысле этого слова. Они поднимали культуру на максимально высокий уровень, делая свои творения эталонами мировой культуры. Но кто из нас осмелится сказать, что эти писатели и поэты не были народны, что их культура (безусловно, элитарная) не включала в себя всей народной культуры? Я не думаю, что Пушкин и Тургенев, выросшие в дворянской и элитарной среде, знали народную культуру хуже лубочного Демьяна Бедного. Но их элитарность, такт, высокая культура и сознание высочайшей ответственности перед отечеством никогда не позволили бы им заигрывать с народом или опускаться до уровня «матросского яблочка».
В одной из своих интереснейших книг, «Судьба России», Н. А. Бердяев предупреждал: «Нельзя допустить понижения качества творчества во имя количества. Делом творцов культуры должно быть не унизительное приспособление к массовому социальному движению, а облагораживание этого движения, внесение в него аристократического начала качества. Народ выражает свое призвание в мире в своих великих творцах, а не в безликой коллективности».
Само жесткое деление культуры на массовую и элитарную условно. И здесь в оценках нас бросает из крайности в крайность. Было время, крушили элитарную, теперь — громим массовую, не давая себе труда понять их взаимосвязь. В странах с подчеркнуто развитой элитарной культурой и уровень массовой культуры значительно выше, чем там, где интеллектуальная элита была загнана в подполье. Мы справедливо восторгаемся французской песней, французским кинематографом, французскими модами. Но ведь Ив Монтан, Эдит Пиаф, Джо Дассен, Жак Брель, Клод Франсуа, Далида — явления массовой культуры. А между тем мы их таковыми не воспринимаем. Не воспринимаем потому, что, войдя в народ, став частью широкой культуры, они постоянно находились в поле высочайшего интеллектуального напряжения французской элитарной культуры, где царствовали Жан-Поль Сартр, Андре Мальро, Эжен Ионеско, Симона де Бовуар, Альбер Камю…
Владимир Набоков элитарен. И если бы он был доступен советскому писателю и читателю, нетрудно догадаться, что средний уровень нашей литературы был бы неизмеримо выше.
Наши нападки на массовую культуру проистекают от рассерженности незнания. Вместо того чтобы ругать массовую культуру Запада, было бы прибыльнее понять, почему она нередко приобретает у нас такие убогие, вульгарные формы.
На Западе добротная массовая культура является важным элементом общественного бытия, фактором стабилизации, служит умиротворению стрессов, вызываемых трудностями жизни. В лучших своих проявлениях она дает населению те образцы поведения, которых нам так не хватает. Не нужно думать, что все европейцы так уж витают в высотах культуры. Но они обладают тем «культминимумом», той срединной культурой, которая благотворно влияет на их поведение в обществе и в быту. Человек, приобщившийся к этим стандартам, не станет хамить в автобусе, лезть без очереди в кассу, бросать из окна мусор, гадить в подъездах и лифтах, он будет, как минимум, опрятно одет и не станет, будучи подшофе, приставать с пустыми разговорами к прохожим на улице и требовать «уважения». Мы гибнем не от массовой культуры, которая идет к нам с «гнилого Запада», а оттого, что у нас за годы Советской власти разрушены все уровни и стандарты культуры, включая и народную.
Подводя итоги первого десятилетия Советской России, Н. Бухарин с гордостью говорил: «Мы создаем и мы создадим такую цивилизацию, перед которой капиталистическая цивилизация будет выглядеть так же, как выглядит „собачий вальс“ перед героическими симфониями Бетховена».
Увы, действительность такова, что о симфониях нам лучше и не вспоминать. Как говорится, не до жиру, быть бы живу.
В наших «Парках культуры», на улицах, в магазинах, в автобусах, в домах отдыха вот уже многие годы тон задает откровенный и чаще всего подвыпивший хам, которому все сходило с рук, потому что он был защищен «социальным происхождением», а все мы, вместе взятые, привыкли к постоянному унижению. В результате нашей «культурной политики» мы получили почти генетический тип городского и пригородного «люмпена», с блеском выведенного в известной песне группы «Аквариум» — «Про старика Козлодоева».
Пьянчужка, похотливец, мелкий проныра и приспособленец, прекрасно вписавшийся в «социалистический образ жизни», этот герой нашего времени со временем превратился в престарелого сквалыгу, вечно недовольного и поучающего «подрастающее поколение», как жить…
Если реальная жизнь довольно быстро отвечала на революционные эксперименты голодом и разрухой, а в конечном счете и народными бунтами, то последствия культурного раскулачивания и коллективизации проявились лишь десятилетия спустя. На введенную большевиками продразверстку крестьянская Россия почти незамедлительно ответила крестьянской войной, а земля — страшным недородом 1921 года. Бунт культуры носил замедленный, латентный характер.
Стиснутая цензурой, травмированная первыми политическими процессами 1921–1922 годов, культурная Россия уже не могла реагировать на аномальные явления как здоровый организм. Массовая высылка и аресты интеллигенции в 1922 году вызвали больше протеста за границей, чем в РСФСР. Массированная пропагандистская кампания привела к тому, что внутри страны «сознательные рабочие и крестьяне» были убеждены, что в лице интеллигенции бьют классовых врагов, прислужников Антанты, литературных врангелевцев.
Внешне в жизни Советской республики с высылкой интеллигенции мало что изменилось. Глядя из ворот московского или петроградского дворика, можно было убедиться, что жизнь идет своим чередом, «потому что, — как говорил О. Мандельштам, — ходят трамваи».
Да, трамваи еще ходили. И рельсы, и вагоны, и звонки в вагонах, и кондукторские сумки — все это было, как прежде. И лишь немногие пассажиры (помните поездку в трамвае вернувшегося из Сибири Юрия Живаго?) догадывались, что они живут уже в другой цивилизации.
Отличительной чертой этой новой цивилизации была почти сатанинская воля к власти и к наслаждению властью. Культура рассматривалась в ней лишь как один из инструментов управления, а искусство — как один из многочисленных фронтов, куда нужно направлять верных «директории» генералов и чекистов.