— Знаешь, кто это поет? — спросил Федор и, не получив ответа, подсказал: — Это Варюша Трохина. А поет она о том самом Прошке Одонкове, о котором только что в вашей избе говорили.
Дальние родственники Карзановых Одонковы получили, так же как и Гурьевы в Заборье, короткое и страшное извещение от того же командования Особой Краснознаменной Дальневосточной армии, что сын их Прокофий погиб смертью храбрых, обороняя границы Родины. Когда Антон и Федор сидели еще вместе со всеми в избе, Аким Макарович — дядя Антона — потянулся к нему через стол.
— Ты вот ученый человек, тебя за границу посылают, чтобы ты там наши интересы отстаивал, — заговорил он, — ты скажи, это почему же в мирное время наших людей убивают? А? Ты объясни, что это за мир такой, когда человека ни за что ни про что на тот свет отправляют. А? И сколько еще убивать будут? А?
Антон сказал, что его учили вовсе не тому, чтобы давать ответы на такие вопросы. Подвыпивший дядя рассердился и стал кричать, что наука, видно, не пошла Антону на пользу. Федор поспешил на выручку другу, сказав, что виновато во всем враждебное капиталистическое окружение.
— Убили не одного вашего Прокофия, — сказал он. — Из нашего района трое погибли…
— Так почему тогда скрывают, что идет война? — выкрикнул Аким Макарович.
— Не скрывают, — возразил Федор. — Чего тут скрывать! Но и кричать во весь голос пока не надо. Враг начал войну без крика, не объявляя ее, и мы даем ему отпор тоже без крика.
Объяснение, вероятно, удовлетворило Акима Макаровича. Но ответил-то на его вопрос все-таки секретарь райкома, а не племянник, «великой ученостью» которого он так усердно хвастался…
— Слушай! Слушай еще! — снова попросил Федор, когда другой девичий голос запел:
— А это кто? — спросил Антон, уверенный, что на этот раз Федор ошибется; не может же он знать голоса всех большанских девчат!
— Это, наверно, Феня Зверькова. Помнишь, Аким Макарыч жаловался, что у него отнимают лучшего тракториста, Пашку Федоткина? Его тоже берут в армию. Пашка — ее жених.
Антон знал, что все деревенские девчата сочиняют частушки, чтобы выразить свои чувства к парням, которые им нравятся, или осмеять да опозорить изменщика или соперницу. Он сомневался, однако, что эти частушки способны отразить, как уверял его друг, жизнь, радости и тревоги деревни.
— Да, да, так оно и есть. — горячо подтвердил Федор. — Когда деревня довольна, частушки веселы, смешны, добродушны; когда деревня раздражена, они ядовиты, злы, частенько даже грубоваты, а когда деревня угнетена чем-нибудь, подавлена, она перестает петь, молчит, как на погосте.
Он снова стиснул плечо Антона, заставив прислушаться к новой частушке; звонко и зло девушка укоряла какого-то «черного ворога» за его намерение «солнце заслонить».
— Аллегория? — спросил Антон немного иронически.
— Все народное творчество построено на аллегориях, — ответил Бахчин. Они повернули к освещенным окнам карзановской избы. — Да и ненародное тоже.
Перед избой их встретила Сима. Невысокая, широкая в кости, она рано располнела, но ее круглое, по-деревенски красивое лицо оставалось девичьим.
— Ну, наговорились? — спросила она со смешком. — Вспоминали студенческие похождения?
— Нет, мы говорили не о студенческих похождениях, — ответил Антон. — Федор заставил меня слушать «страдания», чтобы понять, что волнует деревню сегодня.
— Ну и что же? Понял ты, что волнует деревню?
— Не очень.
— А по-моему, тут и понимать нечего, — проговорила Сима. — Все обеспокоены тем, что делается по ту сторону нашей границы. Колхозники все чаще говорят: «Как только начинаем жить получше, так обязательно нас подстерегает какая-нибудь беда».
— И беда эта — война?
— Да, война, — ответил за жену Бахчин. — Война не дает никому покоя, как грозовая туча во время жатвы. В последние месяцы меня на каждом собрании спрашивают: «А что слышно о войне?» Когда я пытаюсь успокоить их, говорю, что непосредственной военной угрозы нет, что мы не допустим войны, меня слушают внимательно, но по лицам вижу, не верят. И, выступая в тон же деревне через неделю или даже через несколько дней, я опять вижу поднятую руку: «А что слышно о войне?» И что бы я ни говорил, они сохраняют на лицах то же выражение недоверия. Это просто поразительно, до чего крепко засела в их головах мысль о проклятой войне.
— Что ж тут удивительного! — воскликнула Сима. — Ведь уже столько парней призвали в армию…