Советник устало взглянул на своего молодого помощника, немного поморщился, недовольный не то поведением английского дипломата, не то тем, что Пятов прервал его мысль.
— Это все идет от посла, — сказал он осуждающе. — От Гендерсона. Приехав в Берлин, он произнес речь, восхваляющую национал-социализм, который будто бы принес Германии устойчивость и порядок. Несколько раз в течение своего короткого пребывания в Берлине он так славословил Гитлера и нацизм, что мой знакомый дипломат-югослав съязвил по его адресу, сказав, что Гендерсон пытается отнять лавры у Геббельса.
— Гендерсон — славяноненавистник, — снова вмешался в разговор Пятов. — Он начал свою дипломатическую службу в славянских странах и начал плохо: «хитрые славяне», как пожаловался он однажды Эрику Фоксу, моему знакомому английскому журналисту, не позволили ему проявить свои способности в молодом возрасте, и он почти всю жизнь оставался на задворках дипломатии. Ему потребовалось тридцать четыре года, чтобы стать наконец послом в большой стране.
— Да, он славянофоб, — сказал Двинский, соглашаясь с замечанием Пятова. — В разговорах с дипломатами Гендерсон доказывает, будто виновники всех зол и неурядиц не только в Европе, но даже и в Германии — славяне. По его убеждению, военный дух немцев навязан им пруссаками, в жилах которых течет слишком много… славянской крови. Даже крайности нацистского режима — погромы, массовые аресты, убийства — он объясняет зловредным влиянием пруссаков. Когда ему напоминали, что Гитлер — австриец, а его ближайшие сподвижники — баварцы, южане или рейнцы, Гендерсон упрямо отмахивался: «Все равно они все давно опруссачены, а пруссаки давно ославянены».
— Но ведь это же чушь! — невольно воскликнул Антон, Изучая историю международных отношений, он представлял себе английскую дипломатию весьма умной и хитрой. Как же, спрашивается, умную дипломатию могли осуществлять такие глупцы, как этот Гендерсон? — Неужели он настолько невежествен?
Двинский, задумавшись, привычно массировал кончиками пальцев мешки под глазами, не торопился с ответом.
— По-моему, Гендерсон не настолько невежествен, чтобы не знать, что это вздор, — произнес наконец Двинский. — Он действует в духе старого девиза английской дипломатии: разделяй и властвуй и не брезгует ничем, чтобы натравить немцев на славян, французов на немцев, итальянцев на французов и так далее. Его славянофобство служит этой политике особенно хорошо, потому что совпадает с животной ненавистью Гитлера к славянам. — Советник взглянул на Антона, его глаза были серьезны, даже строги. — Мы немного отвлеклись, — проговорил он с усталой улыбкой. — Собственно, я хотел поговорить с вами об этом… как его? Хэм…
— Хэмпсон.
— Да, о Хэмпсоне… Судя по вашему рассказу, он, пожалуй, не успел еще превратиться в служаку, душой и телом преданного правящему классу. И хотя его ум начинен, конечно, тем же, чем начинены умы молодых аристократов, ищущих житейского успеха на дипломатической службе, Хэмпсон, возможно, еще способен понять, что его интересы и интересы богатой верхушки, управляющей Англией, не совпадают.
Антон с удивлением смотрел в лицо советника. Скромное происхождение Хэмпсона не давало, по убеждению Антона, оснований для выводов, которые делал Двинский.
— Он, правда, расходится по некоторым частностям во взглядах с послом, — заметил Антон осторожно, — но, по-моему, не видит, что его интересы не совпадают с интересами английской верхушки.
— А вы уверены в этом? — спросил Двинский. Он надел очки в толстой роговой оправе, словно хотел получше рассмотреть собеседника, осмелившегося возражать ему.
— Хэмпсон рад, что попал к Гендерсону, — сказал Антон, — ведь в Москве он был простым канцеляристом. Правда, он позавидовал, что мне, его ровеснику, дали пост, до которого он дослужится не раньше, чем к сорока годам, но, как мне показалось, вовсе не думает, что интересы тех, кому он служит, противоречат его собственным интересам.
— Что ж, если не думает, надо сделать так, чтобы думал, — произнес Двинский. — Надо помочь ему думать.
— Помочь ему думать?
— Да, помочь ему думать, — повторил советник. — Надо помочь ему видеть события не глазами Гендерсона, а так, как их видит народ. Честный человек, вышедший из народа, должен и действовать в его интересах, а значит, и в интересах мира.
Антон выжидательно молчал. Советник снял очки и отложил их в сторону.
— У нас нет силы или власти, чтобы заставить того или иного иностранца смотреть на происходящее в мире, как мы смотрим, — продолжал он, подавшись к собеседнику. — Но мы можем и должны помочь ему видеть все в правильном свете. В ночь провозглашения Советской власти Владимир Ильич говорил, что добиться мира можно, лишь вовлекая весь народ и все народы в решение вопросов войны и мира, и наша страна, наша партия всегда действовали и действуют в этом духе. Для нас, коммунистов, работающих за границей, это означает, что мы должны убедить каждого, с кем мы встречаемся, соприкасаемся, сталкиваемся, поверить в наше искреннее, глубокое и постоянное стремление к миру, к дружеским отношениям между народами, убедить действовать вместе с нами в интересах мира, против поджигателей войны.