Антон тяжело вздохнул. Не слишком ли высоко воспарил вчерашний аспирант, ослепленный заносчивой мечтой? Может быть, действительно дело, которое поручалось ему, выше его сил и способностей? А разве может человек добиться успеха, не веря в свои силы?
Глава вторая
До сих пор Антон верил в свои силы, знал свое дело, которое было для него приятным и легким. Он помогал профессору Дубравину вести курс новой и новейшей истории Европы — занимался со студентами, проводил семинары, а в свободное время — его было много — копил и копил материалы о жизни Бенжамина Дизраэли, одного из самых колоритных деятелей прошлого века. Книга об этом нищем еврее-выкресте, начавшем свою карьеру с сочинительства скандальных романов, порочивших английскую аристократию, а закончившем свой жизненный путь любимым апостолом и главным слугой британской короны — премьер-министром, должна была, как выражался Георгий Матвеевич, «лечь первым солидным камнем в пьедестал научной славы молодого историка». Еще месяц назад Антон сидел в деревушке, поблизости от мест, которые проносились сейчас за окном, и писал, писал, писал…
Хотя деревушка находилась в шестидесяти километрах от Москвы, она была глухой и тихой. Шоссейные дороги — эти шумные артерии цивилизации — обходили ее стороной, ветка рельсовой одноколейки обрывалась у села Широкого, за лесом, и оттуда до Заборья — так называлась деревня — жители добирались либо пешком, через бор, либо окружным путем на подводе по ухабистой дороге. Дачники не отваживались на такие подвиги, и потому заросшая травой по самые окна улица Заборья была пустынна даже в разгар лета.
Антон сиял пристройку к крайней в деревне избе. Из единственного ее окошка было видно лишь небольшое квадратное поле да лес, окружавший его. Пусто, тихо, покойно. Благодатное место для уединенного труда! Хозяин — зычноголосый здоровяк Павел Федотович Гурьев, на деревне и стар и млад звали его Федотычем — и его маленькая, юркая, говорливая жена Агриппина ручались, что тут никаких помех москвичу не будет, и обещали сами не докучать разговорами и расспросами.
Правда, Агриппина скоро забыла об этом обещании. Она порывалась поговорить со своим жильцом, чтобы выведать, кто он, сколько ему лет, женат ли, а коли еще нет, то есть ли у него невеста. И чем упрямее отшучивался или отмалчивался Антон, тем назойливее становилось любопытство хозяйки. Щуря свои острые, хитрые глазки, Агриппина заглянула в одну книгу, в другую, в третью и, не сумев прочитать даже названий, удивленно подняла редкие, точно выщипанные, брови и вслух подивилась тому, как это москвич читает такие мудреные книги да еще выписывает что-то на квадратики крепкой, как картон, бумаги. Как-то раз, застав Антона раскладывающим эти квадратики на столе, Агриппина спросила:
— Гадаете?
Сложив на животе кисти рук со вздувшимися темными венами, она приготовилась ждать результатов гадания.
— Нет, не гадаю, — ответил он. — Так удобнее списывать…
Хозяйка понимающе улыбнулась: хочешь, мол, скрывать — скрывай, но меня не обманешь. Она шагнула к столу.
— А судьбу предсказывать умеете? А дурные приметы отгадывать?
— Нет, не умею ни судьбу предсказывать, ни приметы отгадывать…
Агриппина вздохнула и пожаловалась, что «дурные приметы», или, как говорили местные старики, «знамения», все лето сулили Заборью какую-то большую беду. Сначала разразилась страшная гроза, и молния расколола, как лучину, вековой дуб-великан, стоявший у колодца. Потом налетел ураган, который разметал крыши, вырвал с корнем и положил поперек улицы березы. Затем полились дожди, и в лесу высыпали грибы. Их было такое множество и росли они так быстро, что деревня не успевала их собирать, солить и сушить. Наполнив кадки, бочки и даже ведра грибами и развесив грибные гирлянды вокруг печек, под потолками, на переметах чердаков, заборьевцы забеспокоились: «Такая пропасть грибов… Не к добру это». Знатоки и толкователи примет зловеще напоминали: «Спокон веков известно: много грибов — быть войне!..»
— Прости нас, Антон Васильич, что твоим занятиям помешали, — пробасил хозяин, появляясь за спиной у жены. — Насчет войны хочу спросить.
Антон повернулся на табурете. Здоровяк Федотыч пригибал голову с короткими светлыми волосами, чтобы не подпирать ею потрескавшиеся доски потолка; Агриппина едва доставала ему до плеча. Иссеченное ранними морщинами лицо Федотыча было обеспокоено. Агриппина, не дав мужу сказать, торопливо затараторила: