Сестры эти — одна умора, каждой лет по сто, не меньше. Ну уж по крайней мере по девяносто, это как пить дать. Притом на лицо их не отличишь, только по одеже. У одной платок зеленый, у другой малиновый. Понятное дело, они ж близняшки. У них и голос одинаковый, и поведение. Только разве что зовут одну Наталья Всеволодовна, а другую — Анастасия Всеволодовна.
Телеграммы сестры получали по очереди: сначала одна выходила, потом другая. Каждая кланялась, чего-то там шамкала, благодарила. Цирк, да и только.
Дядя Витя говорил, что старушки эти чуть ли не княжеского роду. Им когда-то вроде бы целый особняк где-то в центре принадлежал. А потом их после революции уплотнили, в коммуналку загнали.
Ну а когда стали все центральные коммуны расселять, тогда их сюда, в Бирюлево, и определили. С тех пор сестры на улицу и не выходят — обиделись, стало быть.
Еще б не обидеться, всю жисть в центре прожили, а теперь их вон куда загнали!
А с другой стороны, чего им на улице-то делать, чего они там потеряли! В центр старушкам все равно дорога заказана, еще окочурятся, пока доберутся, — а вокруг на что им смотреть-то?..
Тем более продукты сестрам на дом доставляют, какая-то организация над ними шефствует.
Никита вошел в третий подъезд, поднялся на лифте на шестой этаж и, приосанившись, солидно позвонил в дверь.
Сначала было совсем тихо, но вскоре за дверью раздались шаркающие шаги и прозвучал глухой старушечий голосок:
— Кто там?
— Почтальон, — громко объявил Никита. — Пенсию вам принес.
— Одну минуточку, — произнес голосок.
Зазвякал дверной замок, и дверь наконец приоткрылась.
— Проходите, пожалуйста, — любезно пригласила старушка. — Мы вас уже заждались.
Никита шагнул через порог, невольно потянул носом. Пахнуло знакомым запахом, который он уже основательно выучил за время работы на почте. Затхлый запах невозможно было спутать ни с каким другим. Пахло старостью.
В квартире Шаховских, очевидно из-за солидного возраста сестер, этот запах был, пожалуй, острее, чем где бы то ни было. Аж в нос шибало.
«Старухи, видать, почти не проветривают, простудиться боятся», — мысленно предположил Никита, одновременно пытаясь прикинуть, которая из близняшек — Анастасия или Наталья — стоит сейчас перед ним.
Впрочем, быстро понял, что затея эта безнадежная, и перешел прямо к делу.
— Вот, — сказал он, вынимая из сумки обернутую в бумагу пачку с надписью «Шаховские», — получите. Тут на двоих. Пересчитывать будете?
— Ну что вы, молодой человек, — проскрипела старушка, принимая деньги. — Мы вам доверяем.
Аристократия, одно слово. Княжна, мать ее растак! Западло ей, видите ли, деньги пересчитывать!
С другой стороны, баба с возу — кобыле легче. А то она тут часа два будет купюры перекладывать, пока обе пенсии сосчитает.
— Тогда вот здесь распишитесь, — вслух сказал Никита, доставая бухгалтерскую книгу. — Вот ручка, держите.
Княжна Шаховская положила книгу на стоявшее в проходе старинное трюмо на ветхих ножках и, щуря подслеповатые глазки, расписалась, изрядно заехав при этом на чужую строчку.
Никита укоризненно покачал головой.
— А можно я за Наташеньку распишусь? — прошамкала аристократка, оказавшаяся, как понял Никита, Анастасией Всеволодовной. — А то она неважно себя чувствует, прилегла.
И она, вздохнув, посмотрела на закрытую дверь комнаты.
— Не положено, — растерялся не готовый к такому обороту Никита. — Надо, чтоб они сами.
— Надо — так надо, — снова вздохнула Анастасия Всеволодовна. — Ладно, вы подождите здесь, я пойду разбужу ее. Вы позволите, она в комнате распишется? Или она непременно должна сюда выйти?
Никите неожиданно стало совестно. Чего, действительно, он привязался? Отдыхает человек, и пусть себе отдыхает. Болеет к тому же. По себе ведь знал, когда голова с похмелья болит, шелохнуться невозможно, не то что встать. Да и какая разница, в конце концов, кто распишется? Тем более их не отличишь, этих сестер.
— Ладно, — великодушно махнул он рукой, — расписывайтесь вы за нее. Только никому не говорите, что я разрешил.
— Да ну что вы, — заулыбалась старушка беззубым ртом. — Не беспокойтесь об этом. Конечно, мы никому не скажем. Спасибо вам большое за чуткость.
«Спасибо на хлеб не намажешь!» — хотел было сказать Никита, но в последний момент удержался.
Намекать на что-либо этой аристократической бабке было совершенно бесполезно. Все равно не поймет.