После многократной блаженной судороги, мокрые, обессиленные, они уснули, соприкасаясь руками и коленями. Георгий успел увидеть белый песок и море, и город на вершине скалы, но телефонный звонок вспорол непрочную ткань сновидения. Часы показывали начало третьего. Володя как будто дожидался окончания трансляции.
— Прости, что поздно, но ты же еще не спишь? Хорошо долетел? Ты мне нужен завтра. Приезжай к обеду, у нас омары.
Отбросив трубку, Георгий вытянулся на кровати, чувствуя, как невидимая тень, источник ползущего страха в его душе, крадется от окна к постели. Игорь лежал на животе, подсунув руку под голову.
— Это твой Владимир Львович? Поедешь к нему?
Георгий обнял его, все еще чувствуя, как энергия одного тела перетекает в другое, уравновешивается, делая их единым существом.
— Постараюсь вернуться к вечеру.
— Не обязательно. Меня тоже не будет, я взял билеты в Петербург, — проговорил парень с нотами упрямства в голосе.
— Зачем, интересно?
— Квартиру проверить. Еще одна знакомая выходит замуж, позвали меня.
Георгий не хотел его никуда отпускать. Хотел весь день валяться с ним в постели, смотреть черно-белые фильмы с Бэт Дэвис, обедать в пижаме, снова заниматься любовью. Но Владимир Львович ждал отчета, и понедельник был уже плотно расписан, и рыбьи глаза таращились из темноты.
Игорь словно почувствовал его тоску; повернулся и провел ладонью по волосам:
— Ты стал как волк. Серебряный волк.
— Зубами щелк, — через силу усмехнулся, вспомнив вертлявого темнокожего парикмахера, который вчера убеждал его начать подкрашивать седеющие виски. — Если буду храпеть, толкни меня.
Он успел подумать об отчетах, которые собирался представить завтра Володе, вспомнил скользких лондонских переговорщиков. С утра — позвонить Маркову, чтобы заверил копии договоров и прояснил вопрос по долгам Метростроя. Уволить водителя.
За окном расплывались утренние сумерки. Георгий дотянулся до кнопки на стене, опустил жалюзи и прижал Игоря к себе, уткнувшись лицом в его теплый затылок. Где-то под окнами болезненной жалобой завыла автомобильная сирена, и в полусне Георгий вздрогнул. Зверь-Москва никогда не спит.
«Зомби апокалипсиса»
Не успев прилететь, Георгий отправился к Владимиру Львовичу. Можно было догадаться, почему он никогда не брал Игоря с собой. В интернет просачивались слухи о разгульных праздниках в партийной резиденции, о боевых националистических дружинах, в которые набирали мальчишек из детских домов. Игорь знал, что в резиденции есть термальный комплекс с бассейном, и гостевой флигель, и целый штат молодых светловолосых охранников вроде того, с которым они купались ночью в море во время самой первой поездки в Испанию.
Поэтому, когда Измайлов, лежа в ванной, рассуждал о том, как отвратительна проституция и как плохо обижать детей, Игорь чувствовал внутренний разлад. Политик и все его окружение питались ложью, кормили враньем своих избирателей, и Георгий незаметно для себя становился таким же, как они, смирялся с правилами их вывернутого наизнанку мира. Он так и не развелся с женой. Игорь знал об этом, хотя они больше не обсуждали эту тему.
В журнале Винсента Игорь прочел статью. Психолог, доктор наук, подробно объяснял, почему люди, которых не любили в детстве, сами не способны любить. Раньше ему не приходило в голову сомневаться в своем чувстве к Измайлову, но теперь он все отчетливее понимал, что в свои семнадцать лет искал у взрослого мужчины тепла, заботы, спасения от одиночества. В то время как Георгию просто нравилось его трахать.
Игорь знал, что если вдруг подурнеет, растолстеет, обрастет бородой, Измайлов найдет более привлекательный объект. Возможно, он уже подыскивал замену. Ничьей вины тут не было, просто закон жизни, как неизбежные старость и смерть. Двое мужчин были вместе, пока хотели спать друг с другом, больше их ничего не связывало.
Рано или поздно Игорю предстояло научиться жить, полагаясь только на собственные силы. А для этого надо было распрощаться с прошлым, с вечным грузом вины и недовольства собой. Иногда он жалел, что не может ни с кем поделиться этими мыслями. Раньше Георгий заменял ему весь мир, семью, друзей. Но теперь он чувствовал нехватку личного пространства.