О РЕВНОСТИ.
Ревность — болезнь. Ибо, что бы это могло быть иное, если вдруг перестаешь ревновать, и становится «все равно»?! Я только не знаю, есть ли подобное состояние — здоровье, или это-то и есть болезнь, т.-е. ты становишься ослом?!
Ревность была бы высоко нравственным чувством, а не бесстыдным эгоизмом, если бы мы доподлинно знали, что именно этой женщине мы можем дать кое-что лучшее, более ценное, нежели дает тот, другой. Но разве мы это знаем?! Мы даже знаем, что это совсем не так!
«С сегодняшнего дня, с 7 часов вечера я больше не ревную, довольно, конец!» — решил измученный человек. И действительно, он этого добился. Потом он говорил: «Знаете, чего мне недостает при всех этих отношениях?! Ревности»!
ГЛУХАРЬ.
Страсть к охоте есть самое большое, самое ужасное, самое необъяснимое безумие из всех многочисленных форм человеческого безумия. Охотник, как бы это тебе понравилось, если бы в день твоей свадьбы «высшая сила» подкараулила тебя с ружьем в руках в каком-нибудь укромном месте и как раз в то мгновение, когда ты имеешь успех у твоей курицы, pardon, у твоей жены, она бы тебя пристрелила?! Что тебе из того, что философы, которые все понимают, т.-е. ничего не понимают, говорят, будто это «самая прекрасная» смерть?! Я надеюсь, что ты этого приговора не подпишешь и предпочтешь в этот момент прожить немного дольше!
Я сам в Рейхенау, в лесах Шнеберга, часто подслушивал, наблюдал, как токуют глухари и тетерева. Я, правда, был изумлен, что ради женщины, pardon, курицы можно так страстно «токовать», но мысль пристрелить, вероятно, сумасшедшего глухаря именно теперь, прежде, чем он достиг свой цели, никогда не приходила мне в голову. Как можно убивать кого бы то ни было посреди его любовного занятия?! Нужно, по крайней мере, подождать, пока он окончит!! Тогда и ему может показаться, что в жизни больше нечего терять. Он может спокойно умереть!
ПЕЧАЛЬ.
Твоя печаль о том, что ты мне не вполне нравишься, приближает тебя ко мне!
Вопреки твоему и даже моему желанию.
Это не придумано тобою искусственно, чтобы тронуть меня. Ты это знаешь, ты чувствуешь, в тебе есть сила, мужество, гениальность предоставить меня другим, красивым, обаятельным!
Как же могла ты, бедная, начать борьбу с моими глазами, опьяненными красотою, да, жаждущим красоты, преданными красоте; как могла ты?!
И все же ты покоряешь меня, потому что ты идеально, беззаветно отдаешь им меня, хотя я ими, благодаря этому, еще не владею.
И ты не думаешь: «Может быть, он ко мне вернется!»
И что это было бы за возвращение, если я вернусь к старой, надежной фирме только по той причине, что дела мои плохо идут?!
Нет, в твоем душевном складе мне нравится одно:
На улице на тебя может упасть кирпич, но неужели ты будешь всю свою жизнь серьезно волноваться и тревожиться по поводу вещей, которые нельзя предвидеть?!
Видишь, твоя благородная покорность судьбе трогает меня, в этом пустом движении страстей и желаний и трусливо гениальных соображений других.
Твоя судьба благородная покорность?
Если бы ты сама считала это удачным маневром твоей души, чтобы тронуть меня, то и это было бы для меня большим доказательством, чем так называемая «любовь»!
И потому — а что, если я, дорогая, трогательно поблагодарю тебя за то, что ты меня освобождаешь?!
МОРЕ ЖИЗНИ.
Я хочу, я должен уйти от тебя, и не могу.
Ты самое прекрасное, самое нежное, самое благородное, самое преданное, самое скромное, самое чуткое создание.
И все же я нуждаюсь в другом, еще неведомом.
Мне нужно, чтобы душа устремилась снова в бури незнакомых морей.
Мы будем снова мечтать о руке, которая прячется, когда мы хотим коснуться ее с нежностью!
Мы хотим тосковать о руке, которой нельзя никогда, никогда коснуться!
И эта тоска будет нежнее прикосновения руки, которой никогда нельзя коснуться!
СУЩНОСТЬ ОТНОШЕНИЙ.
— Мэди, какого мороженого ты хочешь, ванильного или малинового? — «Пожалуйста, если ты так любезен, ванильного». — Кельнер, принесите малинового мороженого!
В сущности оно всегда так бывает.
МОИ ФИЛЬМЫ.
Я видел госпожу Морена в «Белов Розе» и недавно в пьесе «Шелест в горах». Она самая лучшая, самая модная, самая молчаливая, самая нежная, самая трогательная из всех! У нее одной «говорящие глаза»! Только она одна может заменить нежным, тихим жестом презренное слово. Она играет «разбитые женские сердца»? Нет, она сама такова! Как она входит в комнату, покидает ее, как она в последний раз закрывает тихо дверь, как она дрожит и падает; всю «судьбу» нежной женской души она переживает и чувствует. Как будто сфотографирована ее собственная благородная внутренняя жизнь. Ее глаза, ее руки, ее пальцы — самое совершенное, что может быть здесь на земле. Только такие женщины могут, должны, имеют право изображать особые судьбы в жизни души, потому что другим нельзя верить при всем желании! Ее образ словно мимоза, словно облик эльфа, гибкий, болезненный, колеблющийся между жизнью и угасанием! Когда она вечером, в бальном платье, крадется из отеля в горах к деревянному мосту, нависшему над горным ручьем, чтобы посмотреть на горы, где она находит «нечто другое», чем то, что имеет в своей салонной жизни, когда она своими нежными руками опирается на перила, она так полна, так полна рыдающей тоски... Конец второго акта!