Однажды мой младший брат, Георг, возвратился домой из гимназии, как раз в то время, когда я пытался преодолеть экзерсисы Крейцера.
Он спокойно заметил: — «Для твоего пиликания достаточно рыночной скрипки ценою в сорок марок».
После такого обидного, ничем не мотивированного заявления я ударил по его пустой голове гимназиста этой самой скрипкой Петер Гварнериус ценою в шестьсот крон. К сожалению, разбилась не голова, а скрипка. За обедом отец сказал: «Он предпочитает, очевидно, играть на рыночной скрипке! Я думал сделать лучше! Георг, почему ты дразнишь этого сумасброда? Пусть он идет своей дорогой. Он, правда, мой сын, но я за него не отвечаю.»
КАК Я СТАЛ «ПИСАТЕЛЕМ».
Летом 1894 г. в Гмундене ко мне привязались две очаровательные девочки, девяти и одиннадцати лет. В конце сентября их семья возвратилась в Вену. Ночью, когда мы, проливая обильные слезы, прощались с Алисой и Августой, я в возрасте тридцати-пяти лет написал свой первый набросок под заглавием «9 и 11», первый набросок моей первой книги «Как я это вижу». Старшая, Алиса, умерла на семнадцатом году жизни в Кертнерштрассе, от кровоизлияния в мозг. Она умерла сразу, безболезненно. Когда мы после похорон возвращались домой, мать сказала: «Мы обращали слишком мало внимания на ее мечтательную привязанность к нашему милому поэту!»
— «Не будь эксцентричной, Бетти», — отвечал отец — «о таких вещах вообще не следует говорить. Да, пожалуйста, я тебя об этом очень прошу».
МОЙ ГМУНДЕН.
Прочитав это заглавие, вы сделаете скучающее лицо.
«Ага, опять описание в лаконических, несуразных словах морского берега, «вечерних настроений», вечной новизны воды... это известно всем». Нет, на сей раз кое-что другое. Однажды осенью я был последним, оставшимся после летнего сезона гостем в курорте. Как-то вечером мне был представлен некий барон, человек средних лет, доктор философии, из хорошей тамошней семьи. Он хотел познакомиться со мною. «Пожалуйста!» Он был хорошо воспитан, образован. На восьмой день нашего знакомства, во время вечерней прогулки, он сказал мне:
— Почему вы не хотите отказаться от ваших преступных покушений на мою жизнь?
— Поскольку у меня их нет, я не могу от них отказаться.
— Лично вас я не упрекаю; вы только орудие высшей силы, которой мы оба с вами подчинены, но я требую, чтобы вы оставили меня в покое и отказались от намерения меня погубить.
С этой минуты я увлекся странной борьбой между здоровым духом (это я) и больным, надеясь при помощи логики доказать ему все безумие его опасений. К несчастью, то сознание, что он во мне ошибся, делало его унылым, несчастным, а главное, еще более желчным! Сверх того, он полагал, что я хочу попросту надуть его. Он, например, купил однажды десяток египетских папирос. Выходя из лавки, он сказал: «Эти папиросы отравлены по вашему указанию». Я просил его отдать их мне, я их выкурю все до одной у него на глазах, до вечера. Он прошипел: «Saltimbanque!»
Однажды, вечером он мне говорит: «Сегодня вы должны ужинать с особенным аппетитом!» — «Почему?» — «Потому что это будет вашей последней трапезой!» — Тут он показал мне новый браунинг. По обыкновению он меня проводил до дому. Я зажег огонь в моей комнате, через десять минут погасил его, остался полчаса в темноте, затем вышел на улицу и отправился к бургомистру, доктору Вольфсгруберу. Бургомистр, пожилой господин, лежал в постели больной. Когда он узнал, о ком идет речь, он попросил свою горничную передать мне, что примет меня в нижнем зале, но без освещения. Он сказал мне: «Приношу от имени нашего городка глубокую благодарность! Не ложитесь спать, уезжайте с первым утренним поездом. Мы, к несчастью, считали его безвредным. Еще раз благодарю, мы сделаем все, что, к сожалению, должно быть сделано, вследствие ваших показаний».
А мнение города было таково:
— Помешанных влечет друг к другу.
ВОСПИТАНИЕ ЖЕНЩИН.
Ты, девушка, такова, какая ты на самом деле есть и какой, вероятно, должна быть, в силу неких таинственных или, напротив, отнюдь не таинственных причин.
О, если бы ты могла в угоду мне измениться! Но, что это за безумное желание с моей стороны?! Что за нелепая надежда!
Ты вечно будешь идти своей дорогой, хотя Сократ, Диоген, Толстой, Маколей, Гамсун, Стриндберг, Метерлинк, Альтенберг и прочие, могли бы научить тебя ходить иными, более правильными, более мудрыми, более приличными и благородными путями, нежели тот, по коему ты до сих пор бредешь в своем самодовольстве.