— Я почему спрашиваю, — мягко произнес Скрыпник. — У Гайдара был маленький вальтер. И если этот вальтер спрятан в тайнике вашего брата и вы этот пистолетик найдете, то у нас будет хотя бы одна вещь, которую Аркадий Петрович держал в руках.
— Я знаю, о каком пистолете вы говорите, — заулыбался Швайко. — Нет, маленький вальтер Гайдар нам не оставлял.
— Этот вальтер Аркадий Петрович подарил мне, — сказал Абрамов.
— Тебе? Когда? — Голос Скрыпника прозвучал мощно и раскатисто.
— После боя у лесопилки. Мы сидели с ним на пеньках. Настроение было плохое. Он вдруг говорит: «Сережа, запиши мой адрес. Если что случится — сообщишь в Москву». Я начал искать карандаш, клочок бумаги. А Гайдар сказал: «Не записывай. Лучше запомни: «Москва. Союз писателей».
Запоминать тут было нечего. А Гайдар, вижу, расстегивает карман гимнастерки. Я решил: все-таки ищет карандаш. А он протягивает мне маленький пистолет.
«Этот вальтер, — сказал, — давно у меня хранился. Теперь я дарю его тебе».
Когда после гибели Аркадия Петровича мы разошлись, я остановился в одном доме. Хозяйка замешивала тесто. Я попросил ее запечь пистолет в хлебец. Она запекла. И дала мне еще одну буханочку — для еды. Я положил оба каравая в вещевой мешок.
А на другой день ночью я переправлялся через Днепр в плоскодонке. Течение в том месте было сильное. До берега оставалось несколько метров, плоскодонка напоролась на корягу. И перевернулась. Я очутился в воде, а мешок с караваями пошел на дно...
— Но это ж случилось возле самого берега! — не выдержал Скрыпник.
— Ну и что? Глубина-то порядочная. Потом ноябрь. Вода ледяная. Я нырнул раза два, но темно. Ничего не видно.
— Пришел бы утром!
— Я так и думал. Но когда я искупался, была ночь. Никто не хотел меня пускать в дом. Время такое — все боятся. А я мокрый. Холод. Ветер. Спички намокли. Спасибо, одна женщина мне открыла. И когда я вошел в избу и хозяйка дала переодеться в сухое и напоила чаем, я уже был готов. Кашель. Жар. Воспаление легких. Две недели в беспамятстве в чужом доме...
Скрыпник вышел из-за стола, бросил рассеянный взгляд на самодельную репродукцию «Наймички» с надписью: «Дорогой мамочке от Лиды».
— Я-то, Сережа, думал, ты сейчас скажешь: «Да не ищите вы, хлопцы, футбольный мяч. Неизвестно, что в нем найдете. А возьмите вы лучше у меня пистолет Аркадия Петровича, который я все эти годы берег...»
— Нарочно я, что ли? — обиделся Абрамов.
— Не сердись. Просто нелепо все получилось. Я ведь тоже как-то сидел с Гайдаром у костра. Народу на огонек собралось много. Говорили кто о чем. Аркадий Петрович молча слушал и вырезал ножом суденышко из коры. Это был остроносый фрегат: две мачты, паруса из брусничных листьев, на корме — каюта с крошечными окнами. Руль и киль.
Я заинтересовался искусной вещицей. Аркадий Петрович протянул мне кораблик, сложил нож, стряхнул с коленей стружку, поднялся и молча ушел. Кораблик был ему не нужен. Я оставил его себе. И вот спроси меня — куда он подевался?
А если б я сберег кораблик, ты, Сережа, — пистолет, Афанасия Федоровна — одну какую-нибудь тетрадку, а в семье Швайко сохранился бы самый маленький блокнотик — это было бы целое богатство. А так вроде ничего не осталось.
— Осталось! — возразил я.
Все недоуменно обернулись в мою сторону. Я пошел в соседнюю комнату, вынул из чемодана и положил на уже прибранный обеденный стол кожаный портсигар. Краска и лак на портсигаре слегка облезли, но он все равно выглядел как новый.
— Что это? — спросил Скрыпник.
— Вещи Гайдара. Я сейчас их покажу. Но сперва скажу несколько слов.
В том, что погиб Гайдар и пропали его тетради, в которых могло быть лучшее из всего, что он создал, — это жестокость войны. Ее законы Гайдар понимал трезвей многих. Еще в 1935 году, в письме ростовским пионерам, он сказал: «Лучше, чтобы Алька остался жив, лучше, чтобы Чапаев остался жив... — но так на свете не бывает».
То есть война не бывает без жертв и потерь. Но одну из ее беспощадных закономерностей Аркадий Петрович... как бы это сказать... перехитрил.
— Кого же он там перехитрил, — прервала меня Афанасия Федоровна, — если его самого убили?
— Гибель, Афанасия Федоровна, не всегда самое страшное. Порой гораздо страшней бесследность. Не мне вам рассказывать, что Гайдар был отчаянно храбрым человеком. Но храбрость его не была безрассудной, он проявлял ее только там, где она была нужна. И храбрость эта не была безоглядной. Аркадий Петрович сознавал, что любой день на войне может стать для него последним. И принял свои меры предосторожности.