На полу «газика» между передним и задним сиденьем лежали два отливающих синевой лома, три лопаты с сияющими белизной черенками, топор, ведро с длинной веревкой и даже металлическая «кошка».
— Наколдовать что-нибудь еще? — с хитрой улыбкой спросил Юра.
— Да, — серьезно ответил я ему. — Наколдуй нам, пожалуйста, удачу...
«Газик» понесся по асфальту вниз, к Днепру. Мы без задержки проскочили временный мост через реку и поползли по сыпучему песку в Лепляву. Возле сельсовета свернули, проехали мимо дома Афанасии Федоровны, в конце улицы опять повернули налево, и нас закачало на ухабах, затрясло на жестких корнях. Начался лес.
Для Василия Михайловича здесь уже начинались родные места. Он попросил Юру ехать помедленней и распахнул дверцу. В фигуре Швайко ощущалось напряжение. Он всматривался в очертания кустарника и облик деревьев, как в лица.
До лагеря оставалось версты две, когда Швайко выпрыгнул на дорогу и тут же растворился в зарослях.
— Юра! — наконец донесся его голос. — Жми прямо по дороге.
Мы медленно взяли с места и вскоре увидели улыбающегося Василия Михайловича. Он стоял в распахнутом пальто на верхней кромке высокого и крутого склона. Этот склон сплошь зарос кустарником. И лишь в том месте, где мы остановились, шла неширокая, покрытая редкой травой просека, словно здесь когда-то пролегала дорога.
— Подгребай ко мне, — весело крикнул Швайко Юре.
— Опрокинемся, — меланхолически заметил наш водитель.
— Какое опрокинемся! Я тут двести раз поднимался с возами. Писателя только однажды потерял, — хмыкнул он. — И каждое первое сентября об этом рассказываю... Так у меня ж на возу не было кабины. А у тебя есть.
Я впервые видел Василия Михайловича в веселом, даже озорном настроении.
Юра включил передний диффер, направил «газик» на откос. Машина завыла, завиляла и медленно поползла вверх, задирая капот. Мы со Швайко шли рядом, готовые ее подтолкнуть.
Но передние колеса вскоре зашуршали по твердому насту, и машина выползла на давно заброшенную дорогу.
Скоро мы увидели несуразно длинный дом. Та его часть, что находилась ближе к нам, осела. Зато вторая еще крепко держалась на своих опорах.
— Здесь мы и жили, — негромко произнес Василий Михайлович, подходя к уцелевшей половине барака. — Сюда и приходил к нам Гайдар.
Мы поднялись на крыльцо. Василий Михайлович подергал обитую войлоком дверь — она не поддалась. Швайко рванул посильней — дверь открылась. Пахнуло сыростью, плесенью и тленом.
Мы вошли в коридор. Было темно. Юра щелкнул фонариком. Луч света позволил увидеть, что проход в глубине завален кирпичом и какими-то обломками. А направо мы обнаружили еще одну дверь. Швайко легонько толкнул ее — она неслышно распахнулась.
— Наша комната, — сказал он.
Мы вошли. Окна с неразбитыми стеклами, сквозь пыль которых с трудом проникал свет. Большой обеденный стол на крестообразных ножках. Справа русская печь. Со стен свисают лохмотья довоенных газет, заменявших обои.
И повсюду — на полу, в углах — какие-то тряпки, бесформенный хлам.
Глядя на такой разор, трудно было представить, что в этой комнате были отогреты и накормлены сотни командиров и бойцов, которые по разным непростым причинам оказались в немецком тылу. Отсюда лесник выводил их на проверенные, безопасные тропы.
Я приблизился к столу. Он был покрыт выцветшей клеенкой.
Значит, за этим столом Гайдар собирался после войны писать вместе с Лелей, Володей и Васей книгу. Тут в последний свой приход он объяснял Михаилу Ивановичу, что его бумаги представляют не меньшую ценность, чем секретные документы. На этом столе были завернуты в старенькую клеенку тетради. И Михаил Иванович вынес сверток через ту же дверь, в которую мы только что вошли, в тот лес, что растет вокруг.
Вроде я достиг в своем поиске предпоследней черты. От рукописей Гайдара меня сейчас отделяли не города, не села, не реки, не версты. От полуразваленного дома, где мы находились, до тайника Михаила Ивановича оставались метры. Сколько — тридцать, сорок, семьдесят?.. После долгих месяцев поисков и мытарств, переездов и перелетов, радио- и телепередач с запросами я, казалось бы, находился у самой цели, которая... по-прежнему была далека.
Подстелив свежую газету, которую мы утром купили в киоске, Василий Михайлович сидел на лавке за столом, а Юра уверенно, почти профессионально, метр за метром обследовал комнату: выдвигал ящики самодельного буфета, обстукивал половицы и стены, заглянул даже под печь.
Он извлек немало хозяйственных предметов: кочергу, сковородку, ухват без черенка, чугун, погнутую вилку. К тайнику Михаила Ивановича они отношения не имели.