Больше того, отчет Башкирова изложен строго, мужественно, лаконично. Документ волнует до сих пор. Чтобы опытной рукой превратить его в репортаж, требовался от силы час. В редакции это мог сделать любой сотрудник.
Я начинал склоняться к мысли, что ни работники редакции, ни Башкиров не были повинны в этом молчании.
Тогда кто?..
В маленьком читальном зале уже не оставалось свободных мест. Я сидел у открытого окна, в которое врывался ветер. И страницы распахнутой подшивки вздрагивали, как живые. Листы были из плохой, толстой бумаги. Они пожелтели, сделались ломкими. Поврежденные страницы кто-то заботливо склеил прозрачной пленкой.
Для меня становилось все очевиднее, что в молчании этих полос по поводу гибели писателя заключена какая-то тайна.
Что за тайна?.. Этого я не знал. И не представлял, с какой стороны к ней подступиться.
«Хорошо, — сказал я сам себе, — предположим, что сейчас — сорок четвертый. Я — сотрудник «Комсомолки». Передо мной отчет Башкирова. А Гайдар был моим товарищем. Но редактор, допустим, заявил, что статью о гибели Гайдара он печатать не станет. В этом деле для него много неясного. Он не намерен спешить. Нашел бы я способ, не помещая некролога, сказать с газетной полосы, что Гайдар погиб?»
И я начал перелистывать подшивку в третий раз. Теперь я искал статьи с будничными, спокойными заголовками. Я понимал, что в нарисованной моим воображением ситуации сведения о трагической судьбе Аркадия Петровича не могли лежать на поверхности. Их следовало терпеливо искать.
И я остановился на литературно-критическом обзоре, который поначалу пропустил.
Обзор был помещен 30 июня (машинально прикинул: «Башкиров уже успел вернуться из Леплявы»). И назывался так: «Ребята ждут нового Тимура». Подпись: «К. Андреев». Кирилл Андреев — критик, беллетрист, исследователь литературы для детей и юношества. Он был хорошо знаком с Аркадием Петровичем.
Я пробежал глазами первый абзац. И озноб прошел по телу:
«С момента выхода в свет повести о Тимуре, — говорилось в статье, — прошло несколько лет. Вчерашние дети с оружием в руках вышли на дороги войны. Но Аркадий Гайдар никогда уж не расскажет о Тимуре, ставшем взрослым. Воин в жизни и в литературе, он умер на посту».
Я уже не сомневался: ради этой единственной фразы был написан весь обзор.
Передо мной лежало первое печатное сообщение о гибели Гайдара. Это был некролог. И хотя я ожидал, что сообщение будет зашифровано, я ощутил душевную боль от того, как оно было составлено и подано.
Когда каждая статья «Комсомолки» прославляла подвиг, героизм, самоотверженность, о Гайдаре, который погиб в поединке с фашистами, было сказано, что он «умер на посту». До войны так писали о людях, которых разрыв сердца настигал в служебном кабинете.
Знала ли редакция, что Аркадий Петрович погиб в бою? Да. Осведомленность проступала в нарочито затуманенной фразе: «Воин в жизни и в литературе». Но при этом газета ни словом не упоминала, что Гайдар пал на войне, в партизанском отряде.
Почему?
Я сдал подшивку и вышел на улицу Богдана Хмельницкого. Проходя мимо Центрального Комитета комсомола, я посмотрел на зеркальные стекла подъездов. Сюда много раз наведывался Аркадий Петрович. Здесь он добился разрешения поехать на фронт корреспондентом «Комсомольской правды». И, вспомнив статью, снова спросил себя: «Почему?» Усомнились, что Аркадий Петрович погиб достойно? Но слова о том, что он умер «на посту», служили признанием его мужества и верности долгу.
«А что, если летом сорок четвертого обстоятельства гибели Гайдара было решено засекретить? — задал я себе вопрос и тут же ответил: — Чушь!»
Я шел по Сретенке. Ехать в автобусе у меня не было желания.
Что могло быть секретного в том, что на окраине села Леплява погиб хороший, отважный человек, по роду основных своих занятий — писатель?
Наоборот, известие о том, что гитлеровцы убили Гайдара, породило бы в его читателях волну ненависти к врагу. Тысячи оккупантов поплатились бы жизнью, огромное количество немецкой военной техники было бы уничтожено — «За Гайдара!». Понимали это в редакции «Комсомолки»? Видимо, понимали. Тогда в чем же дело?
Я отвлекся на минуту от размышлений, чтобы перейти Колхозную площадь, где при зеленом свете, словно бешеные, срываются с места полчища машин. И на углу проспекта Мира, возле магазина подписных изданий, снова спросил себя: «А не было ли в обстоятельствах гибели Гайдара такого, чем бы могла воспользоваться гитлеровская пропаганда? Ведь одно дело — если человек погибает в окопе среди своих...»