Лидушку увезли в Гельмязевскую лекарню — за восемнадцать километров. А Витю — в Золотоношу, за сорок пять. Я три месяца — день к Вите, день к Лиде. А лекарня уже немецкая. Треба каждую пятидневку гроши платить. А где их взять? Продам на базаре в Каневе платочек или платье. Внесу деньги. Не успею оглянуться — снова плати.
А когда пришли наши, позвали меня в райком. Разговаривали строго. Какое слово ни скажу — тут же печатают на машинке. И требуют, чтоб рассказала про отряд, про командира, про каждого партизана в отдельности. Но самое главное, чтобы я объяснила, по какой такой причине в отряде не уберегли знаменитого писателя и кто в этом больше всех виноват.
А что я могла объяснить, если видела их только за столом? Или когда они час-другой спали на лавках, а я в это время стирала им рубашки и тут же сушила раскаленным утюгом?..
Однажды я не выдержала, разревелась:
«Что вы меня все допытываете?.. В чем я перед вами виноватая?.. Пока тут были партизаны, ни одной ночи не спала. Сперва ждешь — вот придут. Ушли — стоишь на холоде, слушаешь, добрались ли до леса. А вернешься в дом — новая тревога: не видел ли кто, что они приходили? Вы б, говорю, хоть слово доброе сказали за то, что я их годувала, что вещи мужние, какие оставались — до последних исподних, — отдала, что меня с детьми десять раз за это могли убить...»
Хлопцы смутились, поднесли капель. Я позвенела зубами о стакан.
«Вины, — отвечают, — Федоровна, за вами никакой нет. Ответа требует Киев. С Киева спрашивает Москва. А нам с кого спросить? Кто в армии. Кто убит. Кто в неизвестности. Коли можете, пособите. А мы скажем в колхозе, чтобы вам, как вдове партизана, допомогли».
И верно. Пока Лидушка после ранения два года у меня не ходила, помощь от колхоза была.
Афанасия Федоровна вышла в сени, сполоснула под рукомойником заплаканное лицо, вытерлась чистым полотенцем, что висело у двери, и стала убирать со стола.
— Может, вы чаю хотите? — спохватилась она и налила мне полную эмалированную кружку.
Чай был заварен мятой. Пахнуло летом, сеновалом, а во рту возник горячий холодок.
— Вы б летом когда приехали, — сказала Афанасия Федоровна, открывая банку с клубничным вареньем. — Я б к завтраку вам клубнички насобирала целый таз. Хотите — кушайте с молоком, хотите — посыпьте песочком.
В ее голосе появилась обычная приветливость и певучесть. Но лицо оставалось заплаканным и грустным. И я не рискнул ее дальше расспрашивать.
Лишь на другой день вечером, разбирая свои заметки и дописывая письмо, я словно невзначай поинтересовался:
— Что же хлопцы спрятали из отрядного имущества, когда не стало Гайдара?..
Афанасия Федоровна перекусила нитку и, положив на стол кофту, которую дошивала, посмотрела издали, хорошо ли приметала рукав.
— Наганы прятали, пули, гранаты, пулемет Аркадия Петровича, — ответила она, разглядывая кофту. — Ружья носили охапками, как дрова.
Работой своей Афанасия Федоровна осталась довольна. Кофту положила в сундук, а нитки, наперсток, булавочки, иглы стала собирать в высокую коробку из-под болгарской халвы.
— А что было дальше? — спросил я, надписывая конверт.
Афанасия Федоровна поставила на лавку коробку из-под халвы и привычно села лицом ко мне.
— Когда закопали оружие, командир принес из кладовки портфель, отстегнул два железных замочка и вытряс портфель над столом. Посыпались бумаги, комсомольские и партийные билеты, еще какие-то важные документы. Часть бумажек командир отобрал и бросил в печку. Остальное сложил в большую стопку.
«Надо бы во что-нибудь положить», — сказал командир.
Тогда мой Андриан велел:
«Феня, сбегай домой, возьми поповский сундучок».
— Разве дело происходило не тут? — удивился я.
— Наш дом уже считался опасным. Командира прятали в хате моего брата, Игната Касича, неподалеку отсюда... Я принесла сундучок. Отдавать его было жалко. Андриан подарил его мне, когда мы были молодыми. Сундучок Андриан нашел в огороде у попа во время коллективизации. По самую крышку в нем были насыпаны золотые монеты. Золото Андриан сдал в банк. А сундучок у него не приняли. Он и принес его домой, как игрушку. Был сундучок чуть меньше коробки из-под ботинок. Дубовый. Крепкий. С железными полосками. Ручки с обеих сторон. Замочек, когда его отпирали ключом, звонил.
Я поставила сундучок перед командиром. Он повертел его в руках. Подивился хитрой работе. На дно положил бумаги, сверху — разноцветные книжечки. И запер на ключик.