Руки Афанасии Федоровны были устало опущены на колени. Лицо покрылось пятнами. Глаза наполнились слезами. В керосиновой лампе плавно покачивался язычок огня. И на выбеленной стене шевелилась тень в платке.
Радость от того, что я «вышел на материал», боролась во мне с угрызениями совести: каждый вечер я невольно вынуждал Афанасию Федоровну плакать. Торопясь закончить разговор, я деловито спросил:
— Вы мне утром покажете, где закопано оружие и поповский сундучок?
— Что вы сказали? — не расслышала она.
Я повторил.
— Я не знаю, где они закапывали.
— Но ведь при вас уносили винтовки!
Афанасия Федоровна кивнула:
— Чистая правда. Только на что мне сдались оружие и тот сундучок с бумагами? Командир сказал: «Запомни главную тайну». Я запомнила. Если б он сказал: «Пойдем, мы тебе покажем», я бы пошла. А самой мне в ту минуту ничего делать не хотелось. Все казалось страшным сном.
Я вышел в сени. Черпнул кружкой холодной воды. Сделал несколько глотков. Плеснул над тазом из той же кружки себе в лицо.
Когда я был совсем маленьким, я пытался поймать солнечный зайчик. Похоже, сейчас я занимался тем же самым.
— А кто бы мог мне показать? — спросил я, возвратясь.
— Я ж сказала: кто закапывал, все убиты.
— А невестка?
— Мы вместе сидели и плакали, пока хлопцы закапывали.
— Может, невестка что-нибудь знает?
— Спросите завтра сами. Я наказала ей принести парного молока. А то вам дома скажут: «Ничего себе, погостил на Украине — лица на нем нет».
...Елена Дмитриевна, вдова партизана Игната Федоровича Касича, пришла, когда мы заканчивали завтрак. Поставила на клеенку эмалированный бидончик с крышкой и, обращаясь ко мне, произнесла:
— Кушайте на здоровье. Вы очень худой. — Голос у нее был низкий, с какими-то волнующими интонациями.
Елена Дмитриевна сняла толстое, на вате, пальто, сбросила на плечи шерстяной платок. Она была изящна, тонка, миловидное в юности лицо еще не утратило своей привлекательности. Афанасия Федоровна налила ей чаю, пододвинула масло, хлеб, коробку с конфетами и сказала:
— Борис Николаевич интересуется оружием отряда и поповским сундучком. Не помнишь, где Игнат с Андрианом заховали?
Елена Дмитриевна поставила чашку на блюдце:
— Игнат позвал меня: «Идем, поглядишь». А я ревела вместе с тобой, заупрямилась. Командир заторопил: «Игнат, николи», то есть некогда. Так и не поглядела. Потом Игнат сказал: «Алена, мы закопали по-пид шулою, с правой стороны».
Я не пропустил ни звука. И тут же спросил:
— Где, где?
Елена Дмитриевна с готовностью повторила:
— По-пид шулою.
Но я все равно не понял. Она смущенно улыбнулась, не зная, как мне растолковать.
— Шулы, — пришла на помощь Афанасия Федоровна, — это столбы.
— Телеграфные?
— Нет, — спокойно пояснила Афанасия Федоровна. — У нас если строят сарай, то сперва вкапывают шулы, которые должны сарай держать.
— Значит, закопали в сарае?
— Конечно, — заулыбались женщины, довольные, что я, наконец, понял.
— А сарай цел?
— Откуда ему быть целым? — ответила Елена Дмитриевна. — Крыша прохудилась, стены как сито.
— Но стоит он там же?
— А куда ему деваться?
— Ты вроде перестраивала его после войны? — засомневалась Афанасия Федоровна.
— Не новый же ставила.
— А вот Игнат Федорович сказал: «По-пид шулою с правой стороны» — это если откуда глядеть? — обратился я к Елене Дмитриевне.
Она растерянно улыбнулась:
— Что лево, что право, — мне тогда было все равно.
Я подал Елене Дмитриевне пальто и отправился вместе с ней. Мы пересекли дорогу и тропинкой меж плетней вышли к противоположному краю деревни.
Леплява велика. В этой ее части я никогда не был. Здесь стоял почти новый дом. Стены его желтели неоштукатуренным деревом. А метрах в пятидесяти от избы серел пустой, давно заброшенный сарай. Соломенная крыша его сгнила. Доски стенок истончились, разошлись, образовав щели. Издали он выглядел прозрачным. Неколебимо стояли только шулы — шесть глубоко врытых опорных столбов: четыре по углам и два посередине.
Елена Дмитриевна поднялась в дом, а я проник в сарай. Если не считать чурбака для колки дров, он был совершенно пуст. Я обошел все углы и с нежностью погладил каждый столб. Я еще не знал, под которым из них склад и какая сторона для Игната Федоровича была правой. Но оружие и сундучок лежали у меня под ногами. И если бы у сарая было двести шул, я бы копал под каждой.
Когда я воочию и даже на ощупь убедился, что сарай на месте, оставалось только дойти до Елены Дмитриевны и попросить лопату. Но я уселся на чурбак и, вздрагивая от нетерпения, спросил себя: