Я переехал в другое село. Здесь проживали вдовы нескольких партизан. Это были уже немолодые женщины. Дети их подросли. Почти в каждой хате я видел достаток — больший, чем до войны.
Но здесь тише говорили, реже смеялись. В самом воздухе этих домов я ощущал незримые следы пережитой трагедии. С довоенных фотографий на стенах смотрели веселые красивые лица молодых мужчин. К их пиджакам и праздничным шелковым рубашкам были привинчены значки ГСО, МОПР, КИМ, «Ворошиловский стрелок».[2]
Видел я на тех снимках и теперешних моих собеседниц, цветущих и счастливых. Их счастье и цветение оборвалось в сорок первом.
Драма усугублялась тем, что большинство партизан погибло в бою или было расстреляно неподалеку от дома.
И некоторые женщины видели в последний раз своих мужей за несколько минут до казни.
Рассказы о том, как пойманных партизан вели по селу на смерть мимо родимых окон, сопровождались такими горькими, не выплаканными за четверть века слезами, что больше двух бесед в день я не выдерживал.
И стоило мне поздно вечером положить голову на подушку, как в ушах до рассвета начинали звенеть и разрывать сердце эти неутешные голоса.
Удаление от Леплявы я ощутил прежде всего в том, что Гайдара в этих избах не видели. Мои расспросы о сумке и о нем самом оставляли моих собеседниц спокойными. Но был один пункт в наших беседах, который мгновенно пробуждал их от апатии, прерывал плач и высушивал слезы:
— Кто же предал отряд?
С предательства начались все беды: внезапное появление карателей возле партизанского лагеря, многочасовой бой, где полегло немало народу, отступление и ошибочное решение командира отряда: разделиться на группы и уйти в подполье.
— Кто же был тот негодяй? — спрашивал я. — Кто привел немцев?
Мои собеседницы только разводили руками.
...В сельской гостинице мне отвели небольшую комнату. Частые переезды приучили меня быстро обживаться. Я полюбил свое новое жилище. Вечерами я подолгу сидел в тишине, заполняя дневник, прослушивая пленку, сопоставляя факты. И никто ни разу не нарушил моего уединения.
Однажды я умаялся больше обычного и заснул, впервые не слыша во сне плачущих голосов и не видя перед глазами смеющихся радостных лиц давно погибших партизан.
Среди ночи я вздрогнул и открыл глаза. Мне показалось, что в коридоре возле моей двери кто-то затаился.
— Кто там?! — не выдержал я.
— Пробачьте, — ответил испуганный голос дежурной. — Вас тут спрашивают.
Взглянул на часы — половина третьего. Кому я понадобился здесь ночью? Щелкнув выключателем, я быстро оделся и открыл дверь. В комнату вошел широкоплечий мужчина лет тридцати в бушлате и флотской фуражке.
Сняв мичманку, он быстро, нервно пригладил густые темные волосы, которые зачесывал назад.
Ночного гостя я видел впервые, но его обветренное лицо с мягким, почти женским овалом, эти глубоко посаженные глаза и широкогубый рот были мне хорошо знакомы. Откуда?
— Садитесь, — пригласил я.
— Нет у нас времени рассиживаться, — мягко ответил гость. — Собирайтесь, пожалуйста... Я, конечно, извиняюсь. Я почему в такое время? Я только из командировки. Узнал, что вы здесь. Маманька сказала, вы утром уезжаете. А у меня к вам важное дело. — Он вдруг смутился. — Простите. Мы ж не познакомились. Я Николай Ильяшенко.
Это был сын комиссара партизанского отряда Моисея Ивановича Ильяшенко и родной брат юной разведчицы — Желтой ленточки.
— Мне давно было нужно с вами встретиться, — сказал Николай. — Я даже адресок ваш московский достал. Я ведь тоже... ищу. — Он расстегнул бушлат, сел и спросил, пытливо глядя мне в лицо: — С чего начался бой у лесопилки, помните?
— В партизанском лагере услышали гул автомобильных моторов. И ваш отец с Дороганом ушли на разведку.
— Верно. А что было дальше?
— Первой же автоматной очередью ваш отец был убит.
— Все точно. А Дороган, заметьте, остался живой.
— Вы его в чем-то подозреваете? — удивился я.
— Упаси бог. Он ведь тоже через несколько дней погиб. Я думаю совсем о другом. Идут двое. Так? Раздается очередь. Так? Один падает, а другой невредим. Почему?
— Пуля дура.
— Конечно, дура. Но летит, куда ее посылают. И я так считаю: немцев в лагерь привел кто-то свой. Согласны?
— Да, мне тоже так кажется. Уж очень точно немцы вышли прямо на партизанский лагерь.
— И когда отец пошел в разведку, он этого изменника увидел и узнал. Изменник тоже отца узнал. И выстрелил сперва в него. И я теперь хочу найти этого гада. Если он жив.
Доводы Николая не показались мне убедительными.
2
Значок ГСО — «Готов к санитарной обороне СССР» — выдавался тем, кто прошел курс обучения по оказанию первой медицинской помощи.
МОПР — Международная организация помощи борцам революции. Существовала с 1922 по 1947 год. Оказывала помощь жертвам буржуазного террора и борцам с фашизмом.
КИМ — Коммунистический Интернационал Молодежи — международная молодежная коммунистическая организация, которая существовала с 1919 по 1943 год.
«Ворошиловский стрелок» — почетное звание, которое присваивалось за высокие показатели в стрельбе из боевой винтовки.