На передовой под Киевом Гайдар вскоре убедился, что никто не доверит ему, корреспонденту, ни роту, ни взвод. И все же он надеялся и верил, что на войне у каждого может быть свой Тулон.[3]
И не ошибся. Близился его новый командирский час. Много раз спрашивая себя: «Готов ли я возвратиться к давней своей профессии?» — он, опять все взвесив, отвечал себе: «Да».
Шагая в полутьме по промерзшей дороге впереди своих товарищей, придерживая в карманах «лимонки», чтобы они громко не стукались, Гайдар пытался представить, как сложится теперь его военная судьба. Ответить было трудно.
После предательства Погорелова и боя у лесопилки, когда пришлось осесть в реденьком и ненадежном Прохоровском лесу, Гайдар готовил себя к мысли, что из этой мышеловки ему в живых, похоже, не выбраться. И потому думать нужно не о себе. Это не было малодушием. Наоборот. Еще на гражданской Аркадий Петрович понял: на войне лучше однажды пережить и переступить через страх своей смерти, чем умирать от страха каждый день.
Гайдар приучил себя переступать через этот страх в разных опасных обстоятельствах. Каждый раз это требовало немалых душевных усилий, зато он получал большую внутреннюю свободу. Не нужно было бояться за себя. Можно было дерзновенней действовать и хладнокровней обдумывать любую ситуацию. И чаще всего отсутствие страха за свою жизнь приносило ему победу.
И теперь, по дороге в старый, разоренный лагерь, когда для него и товарищей наметился просвет, Аркадий Петрович вдруг остро почувствовал, как сильно хочется ему дожить до Пира Победы.
И он улыбнулся. Похоже, создать большое воинское соединение все же удастся. В лесах и селах имеются люди, мечтающие бить врага. В рощах и оврагах много брошенного оружия. Как только новое соединение возникнет, можно будет послать через линию фронта людей, чтобы установить связь с Центром.
Москва пришлет радиста, передатчик, боеприпасы, медикаменты, газеты, может быть, письма из дома. А в Москву, если связь станет регулярной, можно будет отсылать захваченные документы, особо осведомленных пленных, образцы нового трофейного оружия, больных, письма и... рукописи. Его, Гайдара, рукописи, которых и сейчас уже накопилось немало.
Очерки и рассказы за подписью «Арк. Гайдар» опять станут появляться на страницах «Комсомолки». Только вместо пометки «Действующая армия» будет — «Н-ский партизанский отряд». И если даже письма домой не дойдут, родные узнают из газеты, что он жив и здоров.
«Сегодня двадцать пятое, — подсчитывал Гайдар. — Из Прохоровского лагеря уходим вечером двадцать шестого. К первому ноября мы уже на новом месте...»
Вот примерно какие мысли занимали Аркадия Петровича.
Возможно, когда Гайдар с товарищами поднялся на рельсы, сбежал по склону насыпи и двинулся в сторону хаты Глазастого, сторожевой центр в его подсознании отчаянно засигналил: «Опасно!.. Опасно!..»
Но Аркадий Петрович в тот вечер этих сигналов не услышал...
В бывшем здании райисполкома горел свет. Двое дежурных полицаев играли дорогими старинными шахматами в поддавки. Один был худ, светловолос, лет двадцати трех. Он считался старательным и смышленым. Второй был усат, солиден. Ему перевалило за сорок. Он мечтал о спокойной жизни без нужды, любил ночные обыски и «ликвидации»: подрастали две дочери. Нужно было готовить им приданое, чтобы в это смутное время девочки сумели выбрать стоящих женихов.
Усатый понимал, что проигрывает, и норовил сжулить.
Младший следил за ним во все глаза, но тут зазвонил телефон.
— Нет пана Костенко, — ответил младший. — Он спит. Побачьте за окошко: все добрые люди уже спят. — И, зажав рукой микрофон, шепнул усатому: — Подай ему Костенко, и все.
— А ну, дай мне, — перехватил трубку усатый. — Кто говорит? И чего тебе не спится? Нехай тебе баба нацедит чарочку, и добре поспи... Партизаны в Лепляве?! Чего ж ты, подлюга, молчишь? — И повернулся к младшему: — Бежи, сынку, до Корнея Яковлевича.
Молодой полицай, прихватив винтовку, нехотя отправился в путь. Костенко жил не близко. Надо было дойти до края села, повернуть налево. И в самом конце темного переулка, на небольшом холме, стоял выкрашенный в небесно-голубой цвет дом.
Полицай отпер калитку и постучал в толстый ставень.
В ответ не донеслось ни звука. Младший постучал настойчивей. За ставнем приоткрылась форточка.
— Кто там? — встревоженно спросил женский голос.
— Звиняйте. Я до Корнея Яковлевича.
— Его немае дома. — И форточка захлопнулась.
— Титочка Домаха, погодьте. Иван я. Из райуправы. Корнея Яковлевича срочно до телефону.
3
В 1793 году, во время Великой французской революции, мятежники, сторонники короля, захватили неприступную крепость Тулон. Все попытки революционной армии овладеть ею закончились неудачей. Тогда никому не известный капитан Бонапарт предложил командованию свой план штурма, который был одобрен. И Тулон пал. С той поры «Тулон» в переносном смысле означает неожиданный успех дотоле безвестного командира.