В Переяславе, после звонка майора, полковник долго не мог уснуть. Он говорил себе: «Пока не будут выловлены террористы, садясь в машину, я рискую погибнуть, как мой предшественник».
В Золотоноше майор не спускал глаз со старинных, восемнадцатого века, напольных часов. Они показывали три. И майор думал: «Скорей всего, партизаны уже успели возвратиться в свой Прохоровский лес. А там их где найдешь?..»
В Гельмязевской райуправе, в кабинете Костенко, собрались все полицаи. Ожидались важные вести. Уже не было секретом, что ночная суматоха началась звонком Глазастого. Пуская клубы самосадного дыма (пан Костенко неумело курил сигареты), полицаи рассуждали: «Если эти пятеро с мешками попадутся живьем, Глазастому — бронзовая медаль и повышение».
И от души желали, чтобы Глазастого нашла партизанская пуля.
В Хоцках не спал ни один человек. После того как среди ночи раздалась автоматная очередь, а затем немцы схватили подводы с подводчиками и умчались неизвестно куда, люди вышли на улицы, гадая: «Что случилось?» И кинулись за разъяснениями к бывшему сторожу.
Дед испуганно и виновато дрожал на жаркой печи. Когда набилась полная изба народу, он струсил и начал путанно и длинно жаловаться, что сначала солдат его пнул сапогом, а потом «ахвицер» хотел расстрелять из «кулемета».
— Но куда хоть поехали немцы? — едва не плача, допытывались женщины: у каждой был свой тайный повод для тревоги.
Но деда чужие тревоги никогда не волновали. Намерений немцев он не знал. Однако внимание целой деревни ему вдруг очень польстило. И, явно кому-то подражая, он произнес:
— Я полагаю, в Софиевку.
— Зачем? — хором спросили его.
— Как зачем? Ловить партизан.
Половина мужского населения Хоцек ушла в местный партизанский отряд, который базировался недалеко от села. Женщины разбудили и посадили на коня тринадцатилетнего Гришку.
— Скачи, — велели, — в Софиевку, перехвати партизан. А если остановят немцы, скажи: «Еду за фельдшером. Помирает бабка Пелагея».
А Софиевка была совсем в другой стороне.
О том, что в Лепляве готовится засада, знали телефонисты всех подстанций, через которые пролегал «мост». И в порядке обмена «последними новостями» — еще в нескольких деревнях, где имелась связь.
...В Сушках, возле коммутатора, плакала голубоглазая Лена. Она нечаянно подслушала разговор майора с обер-лейтенантом и поняла только два слова: «Леплява» и «партизанен». В партизанах был ее жених Валерка. Он забегал к ней после боя у лесопилки. Говорил, что живет в новом лагере недалеко от Леплявы. И сейчас Лена не знала, что делать: ведь она на дежурстве. И сменят ее не скоро.
И вдруг, решительно утерев слезы, схватила с вешалки пальто, теплый шерстяной платок. И побежала сквозь тьму за полтора десятка километров — в Лепляву.
Но у Лены не было тех выкладок, которые сделал педантичный майор. И девушка не знала, что опаздывает.
А первопричина всего затеянного переполоха — Глазастый стоял на краю села в посадках и с шумом вдыхал воздух. Так обреченно дышат коровы, если они уже догадались, что им сейчас влепят обухом между рогов.
Глазастый выбрал удобное для наблюдения место неподалеку от своего дома. Отсюда он видел насыпь и казарму, со стороны которых вечером появились партизаны, и перед ним простиралась дорога. Если смотреть влево, то она вела в Лепляву. Отсюда он ждал теперь пятерых. А справа — из Гельмязева — должны были появиться, по его расчетам, немцы.
Сам же при этом он стоял, тесно прижавшись к толстой сосне, чтоб его было трудно разглядеть.
Получив приказ встретить солдат и показать тропу, Глазастый забежал домой переодеться. В четвертом часу утра он был в ратиновом, до пят, пальто с чужого плеча, ботинках с новыми галошами и широкополой шляпе — из разграбленного сельпо. Глазастому хотелось прилично выглядеть: все-таки он встречал иностранцев.
Но и в ратиновом пальто поверх лоснящегося ватника Глазастого била дрожь. Майор приказал:
— Если пятеро появятся раньше солдат, пусть секретный агент идет за ними следом.
А Глазастый с детства был косолап. Стоя за деревьями, полицай представлял: вот он крадется за теми пятерыми, старается ступать в резиновых галошах неслышно, мягко, а нога задевает за корень или раздавливает сухой сучок. И словно все уже случилось наяву, Глазастый ощутил, как револьверная пуля с тупым, спиленным концом, испортив новое пальто и суконные брюки, остро и больно разрывает кожу и входит в его мягкий, нежный округлый живот. То, что у револьверной пули спилен конец, он находил особенно жестоким.