При этом братья не сводили глаз с тетрадки. Она была в коленкоровом переплете. Верхняя обложка ее выгнулась, норовя свернуться в трубку. И под обложкой на серой ворсистой бумаге химическим карандашом было выведено крупными печатными буквами
АРКАДИЙ ПЕТРОВИЧ ГАЙДАР
и что-то было записано еще в отдельной рамочке, где прочесть удалось только два слова: «...писателей СССР».
Тетрадь, похоже, искупалась в воде, потому что надпись химическим карандашом изрядно размыло, а листы слегка припухли. Володя попытался разгладить обложку — напрасно: она тут же опять свернулась. И тогда он тетрадку раскрыл.
Свет от лампы, которая горела в комнате под потолком, проникал на лежанку очень скупо. Володя различил только бледные, почти налезающие друг на друга волнистые линии мелких строк.
— Побереги глаза, — посоветовал Гайдар.
— Я и в полной темноте читаю, — ответил Володя, понимая, что, только отшучиваясь, он может продлить то необыкновенное, что сейчас происходило, — на самом деле он ничего прочесть не мог.
Следы жесткого карандаша поистерлись и от влаги размылись. Строчки напоминали арабское замысловатое письмо и для постороннего глаза были абсолютно неразборчивы.
— Как же вы сами-то читаете? — спросил Володя.
— А я не читаю, — ответил Гайдар. — Я только пишу.
— А когда вернетесь в Москву?
— И в Москве не стану читать. Видишь, везде поставлено число? Взгляну: «4 октября». Подумаю, что же я 4 октября записал? И вспомню.
Братья засмеялись.
— Нет, серьезно, — басовито вмешался Вася.
— Каждый человек знает свою руку, — ответил Гайдар. — Поэтому любые свои каракули я читаю легко. Когда попаду домой, передиктую тетрадки на машинку. У меня появится несколько экземпляров. Один я разрежу по эпизодам. И сделаю подборку: эпизоды про детей, про бойцов, про партизан, про изменников.
— И что же вам такие подборки дадут? — опять спросил Вася.
— Все будет зависеть от того, над чем я соберусь работать. Если над очерком для газеты, то одного-двух эпизодов мне вполне хватит. И я напишу, быть может, сто очерков и пятьдесят рассказов.
— Так много! — не выдержал Володя.
— Это не много, — ответил Аркадий Петрович. — Не много, — раздумчиво и даже с сожалением произнес он. — А если соберусь писать большую книгу, то материала мне может даже не хватить.
Допустим, в очерке я просто расскажу, как рядовой Иванов отправился в глубокий вражеский тыл, привел «языка» и был отмечен медалью «За отвагу». Но если я задумаю сделать Иванова главным героем повести или даже романа, то этих сведений будет уже недостаточно.
Тогда я вспомню, что сын лесника Володя Швайко может читать в темноте и даже в безлунную и беззвездную ночь видит на целых сто метров. И наделю этой способностью рядового Иванова.
А потом я в своей тетрадке отыщу страницу про сержанта Петрова. Левша, он бросал гранаты на тридцать пять метров. Однажды сержант был тяжело ранен в правую руку. Остался один — товарищи его погибли. И гитлеровцы подумали, что им не составит труда взять сержанта живьем. А Петров зубами выдернул чеку и уложил одной меткой гранатой нескольких солдат.
А еще я вспомню авиадесантника Сидорова. Сидоров прыгал с транспортного самолета. Вслед за ним прыгнул его товарищ по взводу, у которого не раскрылся парашют. Сидоров поймал товарища в воздухе, и они приземлились на одном парашюте. Рядовой Иванов в моей будущей книге станет похож и на самого себя, и на тебя, Володя, и на сержанта Петрова, и на десантника Сидорова. Это уже будет как бы собирательный образ. И тогда моему герою придется дать новую фамилию: Тутышкин, Свекольчук или Селедкин.
— Селедкин!.. — залился Володя, а Вася просто улыбнулся.
— Селедкин, — подтвердил Аркадий Петрович, смеясь одними глазами. И, немного выждав, добавил: — Или Тимур Гараев.
— Но это ж будет неправда, — пугаясь своих слов, произнес Володя. — Тимур еще пацан.
— Но ведь вы с Васей тоже пацаны, — ответил Гайдар, беря с Володиных колен свою тетрадку и заталкивая ее в сумку, — а стоите на часах, охраняете дом. Помогаете людям, которые попали в окружение. И еще неизвестно, что вам предстоит.
Гайдар опять закашлялся. Володя кошкой спрыгнул с печки и возвратился с большой кружкой остывшего, но достаточно теплого чая. Аркадий Петрович торопливо выпил.
— А покажите еще, где подпись Горького, — попросил Володя.
Аркадий Петрович снова расстегнул карман гимнастерки, который оттопыривался, и вытащил сперва за плоский ствол маленький никелированный вальтер с костяными щечками рукоятки, а потом уже сафьяновую книжечку.