Возвращаясь, Володя многие беседы тут же мне пересказывал. Ответы Гайдара были очень интересны, особенно когда он объяснял, кто послужил ему «моделью» для того или иного образа. Но я был весь в заботах о том, чтобы наколоть поскорей дрова, привезти три-четыре мешка картошки, выкопать поглубже яму, в которой бы картошка не померзла и не повяла до весны. И слушал брата вполуха.
Одно я запомнил: Аркадий Петрович объяснял Володе, что в Чубуке из повести «Школа» собраны черты многих людей, которые сыграли важную роль в судьбе самого Гайдара.
Это был отец, школьный учитель Галка, который тоже выведен в повести «Школа», и несколько командиров Красной Армии. Их советы и уроки много раз спасали Гайдару жизнь на гражданской и в сорок первом.
Конечно, Володя рассказал бы вам об этих беседах лучше.
— А с вами Аркадий Петрович воспоминаниями не делился?
— Нет... Но зато, — повеселев, добавил Швайко, — у нас было с ним приключение.
Поехали мы однажды с Аркадием Петровичем за соломой. В своих шалашах, на голой земле, они по ночам сильно мерзли. А солому и подстелить можно, и щели ею заткнуть, и просто в нее зарыться.
Погрузили мы на повозку маленький стожок. Катим назад. Тележка у меня двухколесная, на Полтавщине такую называют бида. Я стою на оглоблях, управляю резвой нашей лошадкой. Аркадий Петрович свернулся калачиком на макушке воза.
А день выдался теплый, засветило солнышко. В лесу тихо, уютно, кругом золотая листва, будто нет никакой войны.
Подъехали к крутой горке, на вершине которой стоял наш барак, я стал нахлестывать лошадь, чтобы она резвей взяла подъем и не вздумала остановиться на полпути. Взлетели мы наверх стрелой. Это мне показалось странным. Оборачиваюсь, а пассажира-то моего и нет. Он, видать, на теплом солнышке пригрелся, заснул и, когда я погнал в гору, сполз.
Я перепугался. Остановил биду. А в голове веселенькие мысли: что, если, падая, Гайдар напоролся на штык своей же винтовки или просто сильно ушибся?..
Кинув вожжи, я сломя голову бросился назад. Смотрю — бежит сам. В руке винтовка. Лицо заспанное и рассерженное.
«Что ты, кричит, за возчик такой: седока потерял?!»
А я, с одной стороны, доволен, что ничего плохого с ним не случилось, а с другой — горю со стыда.
«С детства, отвечаю, при лошадях. Сколько народу перевез. И сроду у меня никто с воза не падал. Это впервые, извините».
А Гайдар не спеша вскарабкался на самый верх, устроился поудобней и засмеялся:
«Поскольку в первый раз, то прощаю. Но когда вернутся наши и ты станешь работать в школе, то приди в класс и честно сознайся: «Ребята, я потерял однажды в лесу писателя». А я после войны приеду и проверю».
Это в нем было удивительней всего, — продолжал Василий Михайлович. — Гитлеровцы рядом. Радио нет. Слухи по деревням ходят самые разные. А Гайдар зайдет к нам после какой-нибудь диверсионной операции, снимет с себя два-три немецких автомата, сложит их в углу, повесит на гвоздик пояс с револьвером и с одной только сумкой через плечо сядет на лавку.
Мама сразу придвинет ему хлеб, горячую картошку. Аркадий Петрович хрустнет соленым огурцом. Мало совсем поест, выпьет жадно кружку чая. И начнет разговор про будущее.
Помню, обнял он Володю с Лелей, прижал их крепко к себе и говорит:
«Как только получите мое письмо, сразу покупайте билеты — и всей семьей ко мне. Адрес у меня такой: Большой Казенный переулок, восемь. Неподалеку от Курского вокзала. Я вас встречу. Только не забудьте указать в телеграмме номер поезда. А если не сможете приехать ко мне, я приеду к вам.
Привезу гостинцев. Отпразднуем встречу. Потом сядем за этот же стол. И все вместе — Леля, Володя, Вася и я — начнем сочинять толстую-претолстую книгу».
А Леля была маленькая. Испугалась:
«Мы не умеем».
«Ничего, — успокоил ее Гайдар, — научу. Это просто. Работа над такою книгой, Леля, начинается с припоминания. Каждый из вас вспомнит, куда и зачем он бегал, где и кого встретил и что случалось по дороге. Еще вы вспомните, что за люди к вам приходили, кому и чем вы помогали. И расскажете мне. Я тут же запишу, перескажу своими словами. Тоже кое-что припомню — и получится у нас с вами прелюбопытнейшая книга».
«А папа не велит никому ничего рассказывать, — снова решительно заявила Леля. — А то людям, которые приходят к нам в гости, и всем нам будет плохо...»
Гайдар перестал улыбаться, внимательно и, мне показалось, даже с печалью посмотрел на Лелю, провел своей большой ладонью по ее волосам, неожиданно поцеловал ее в лоб и ответил: