Благодаря своей силе он выжил в плену и совершил побег. Когда поступил в действующую армию, был трижды ранен. Служил связистом, пехотинцем, танкистом. Ходил в тыл за «языком». И снова ему пригодилась его физическая сила.
Вот почему к полупьяным придиркам незваного гостя Володя отнесся снисходительно. Они даже из квартиры вышли вместе. Брат нисколько не опасался за себя. Если б тот полез в драку. Володя бы с ним справился.
Но никакой драки не было. Ни слова не говоря, этот подонок ударил Володю ножом под левую лопатку. Брат успел только вскрикнуть: «Ой!»
* * *
Володю, как и его отца, могли убить рукояткой нагана полицаи. Он мог умереть от мороза и голода, когда его, без теплой одежды и куска хлеба, втолкнули в теплушку и повезли в гитлеровскую Германию. Его мог забить плетьми немец, рабовладелец двадцатого века, на ферме которого Володя работал. Наконец, на фронте он мог сотни раз погибнуть от пули, снаряда, мины, бомбы или от огня в полыхающем танке.
А Володя умер спустя десять лет после Победы от руки подвыпившего хулигана.
...Это не укладывалось в сознании.
* * *
...— Наверное, через год после этого несчастья вызвали меня в военкомат, — продолжал Василий Михайлович.
«Предъявите, — велят, — вашу орденскую книжку».
Отвечаю:
«Таковой у меня не имеется».
«Вы, — спрашивает военком, — Швайко В. М.?»
«Да. В чем дело?»
«Тут вам прибыли две медали «За отвагу», которые вы не получили, за бои в Карпатах и в Восточной Пруссии».
Тогда я смекнул, в чем дело. Объясняю:
«Это награды моего брата. Я Швайко В. М. — Василий. Он Швайко В. М. — Владимир. Но брата убили уже после войны».
«Извините, — пожал мне руку военком, — что я вас ошибочно обеспокоил».
Куда военком девал эти медали, я не знаю. Наверное, отослал обратно в Москву. Гайдар при мне объяснял Володе, что дает все награды Президиум Верховного Совета СССР. И туда же, по всей вероятности, они возвращаются...
Наверное, каждому начертано судьбой открыть свой «остров сокровищ». Но одни даже в детстве ничего не ищут и смеются над чудаками, которые мечтают что-то найти. Другие принимают за «остров сокровищ» первую же обнаруженную ими болотную кочку. И радости от такого открытия им хватает на всю дальнейшую жизнь.
И лишь тому, кто поставил перед собой нешуточную цель и вооружился мужеством и терпением на долгий срок, выпадает рассчитать конструкцию ракеты для межпланетных путешествий, доказать, что в снежной Якутии существуют россыпи алмазов, не уступающие южноафриканским; пересадить живую почку или сердце, создать спасительный для миллионов пенициллин или соорудить неисчерпаемый по своим возможностям лазер...
Я не изобретал гиперболоид. Не надеялся осчастливить человечество великим научным открытием. Я хотел найти две-три общих столистовых тетради — искал запечатленную мысль, которая много раз заносилась на бумагу, как последняя.
В шестом классе, вскоре после окончания войны, я прочитал в журнале «Звезда» «Репортаж с петлей на шее» Юлиуса Фучика. Эту удивительную повесть, которую Фучик писал в тюрьме, уже зная, что он приговорен, вынес по листочку и сберег отважный и надежный человек.
А через несколько лет стала известна история «Моабитской тетради». Татарский поэт Муса Джалиль, который попал в плен, писал в берлинской тюрьме Моабит стихи. Его рукописи тоже сохранил и переслал в Советский Союз верный человек, антифашист. Солдатский и писательский подвиг Мусы Джалиля был посмертно отмечен Золотой Звездой и Ленинской премией.
Хотелось верить, что и бумаги Гайдара надежно припрятаны и могут еще быть найдены. И когда друзья говорили мне: «Ты ищешь то, чего давно уже нет. И если даже сохранился тайник, то рукописи в нем давно размыли грунтовые воды» — я, не споря с ними, начинал рассказывать, как работал Гайдар.
Утро
Гайдар перевернулся на правый бок, поправил одеяло, потому что сразу стало зябко спине, и собрался еще немного поспать. Но сон уже прошел. Остались только тяжесть в ногах и утомление во всем теле от беспокойно проведенной ночи. И Аркадий Петрович открыл глаза.
Серый свет из крошечного, как в чулане, оконца под бруствером позволял разглядеть привычную и бедную обстановку землянки: четыре топчана, вкопанный в грунт стол, коптилку из сплющенной гильзы от зенитного снаряда, сосновые бревна стен. Над входом тускло поблескивали стекло и рамочка портрета. А печки не было. Одеяло, солома тюфяка и даже доски топчана насквозь отсырели. Сушить их было некогда и негде. И заснуть на такой постели можно было, только хорошо намаявшись за день.