Лежа на животе на холодной земле, ощущая правым локтем жесткий приклад пулемета, а левым боком — твердый брусок сумки, Аркадий Петрович поднял воротник шинели, опустил наушники меховой шапки и решил поработать.
Мимо кустов, замедляя ход на повороте, проносились машины. Их стало ощутимо меньше. Это увеличивало шансы на удачу, но заранее сказать ничего было нельзя.
Гайдар улегся на бок, засунул стынущие ладони в сомкнутые рукава шинели и начал припоминать и обдумывать очередной сюжет, который следовало занести в тетрадку, — ночной поход в Киев.
Работу над этим эпизодом Аркадий Петрович нарочно откладывал до лучшей поры, когда у него появится стол, чернильница с чернилами, какой-нибудь закут с печкой и он перестанет сидеть на ветру. Гайдар хотел написать о недавнем, перебивая свой рассказ воспоминаниями о прошлом, о девятнадцатом годе. А это требовало покоя и достаточно большого напряжения.
Но печки в землянках упорно не ставили. Уходить из этих мест командир не собирался. Выкраивать время для записок с каждым днем становилось все трудней. Гайдар не был уверен, что сумеет работать, когда наступят еще большие холода. И понял, что откладывать не стоит.
Аркадий Петрович покрутил шеей, которая начала затекать, посмотрел сквозь сито желтых листьев кустарника на дорогу. Она в ту минуту была пустынна. Взглянул, где товарищи. Все были на своих местах. И приступил к делу.
Война приучила его каждый день находить новые приемы работы. В прежние годы, чтобы написать рассказ или повесть, Аркадий Петрович перво-наперво выбирал место, где он поселится. Выбор был не слишком велик: дома творчества под Москвой или в Ялте, половина избы в Солотче или номер «люкс» в клинской гостинице.
В Солотче, куда он приезжал с Паустовским и Фраерманом, в первый же вечер заключалась «конвенция», где кто сидит и по каким дорожкам во время работы ходит.
Паустовский писал в бывшей баньке, иногда прямо на машинке. А Гайдар с Фраерманом сочиняли большей частью на ходу, в ритм своим шагам, довольно громко при этом бормоча и проверяя на слух каждую фразу. Для бормотания без помех требовались ровные, непересекающиеся тропки, достаточно знакомые, чтобы не глядеть под ноги, и достаточно пустынные, чтобы никто не попадался навстречу. Иначе можно было сбиться с ритма, потерять очень важную мысль. Или слово.
На фронте от многого пришлось отвыкать.
Еще по дороге из Москвы в Киев Аркадий Петрович твердо решил, что отправлять в редакцию он будет только совершенно законченные вещи. В этой решимости заключалась и требовательность к себе, и маленькая хитрость. Аркадий Петрович лучше других знал, что попал на войну случайно. Опасаясь, что в любой день его могут отозвать, он спешил стать для газеты необходимым, а быть может, и незаменимым.
С той внутренней собранностью, которая пришла к нему, как только он ощутил себя военным человеком, Гайдар четко разделил всю свою работу на три момента: наблюдение, осмысление и писание.
Гайдар с интересом и болью подмечал, как меняется облик Киева, который он любил со времен далекой юности. На улицах возникали баррикады из мешков, возле памятника Тарасу Шевченко однажды утром вырос круглый железобетонный колпак дзота. В стальных заслонках, которые защищали окна бомбоубежищ от осколков, прорезались бойницы. Постовые милиционеры ходили с немецкими винтовками на плече и длинными кинжальными штыками на поясе.
Женщин в городе стало заметно больше, чем мужчин. Военные встречались чаще, нежели штатские. Привычными для глаза стали вооруженные рабочие — широкие ремни поверх пиджаков или пальто. На поясах револьверы, патронташи, финки с деревянными лакированными рукоятками.
Но если наблюдать можно было всегда и всюду, то обдумывание требовало уединения.
На передовой условий для этого, естественно, не было. Там он участвовал в боевых действиях, выступал перед бойцами. Он рассказывал о героизме красных курсантов времен гражданской войны, о писателях, с которыми был знаком (его об этом просили), о литературном труде, непременно читая напоследок отрывки из своих книг.
Но чаще всего вопросы бойцам и командирам — в блиндаже, в землянке, в окопе в минуту затишья — задавал он. Ответы старательно записывал, зная, что дома, в Москве, пригодится любая подробность.
Когда он возвращался вечером в Киев, в гостиницу «Континенталь», то время до рассвета распределялось так: холодный душ (горячего давно не было), ужин (ему всегда в ресторане оставляли), разговор с редакцией по телефону, беседы с товарищами-журналистами (обмен новостями, который позволял представить обстановку в целом). А еще нужно было постирать и погладить (на передовую он приезжал всегда подтянутый, выбритый, в выглаженном обмундировании и с чистым подворотничком).