Таким образом, не только явное и откровенное насилие, но и всякая, какая бы то ни было направленность устремлений на личность и есть зло в его истинном представлении. Отсутствие же подобных устремлений и есть подлинная человечность, существующая пока что лишь в идеале. Т. е. отсутствие как “зла”, так и “добра”, в том числе и их такой симбиозной разновидности, как “ненависть против ненависти” — этакого отражения насилия в хищном зеркале и тем самым удваивающегося. Именно здесь находятся корни буддизма, но само это вьющееся растение большинством своих красивейших ветвей все же стелется в хищную сторону этически неоправданного невмешательства, совпадающего по внешним признакам с холодным безразличием американских толп зевак к пострадавшему и японской сверхщепетильностью, мешающей оказать помощь постороннему человеку. И здесь же рядом проставлена отправная — она же и конечная точка бумерангового пути кантовского категорического императива, проделавшего свой эффектный, шелестящий тысячами страниц упоминаний о себе, но в итоге пока бесполезный полет в сторону звездного неба. Злоба, гнев, свирепость, точно так же как и неуемное желание навязать кому-нибудь свое “архидоброе” отношение, а не то — и сделать его силой “счастливым” — все это является насилием над личностью, и это уже уход от сапиентации, утрата духовности: феномены пока еще не превзойденного и не преодоленного зверского состояния человечества, ведущего и поныне к гибели людей в многообразных и многочисленных конфликтах. Справедливо и обратное: когда ставится задача культивирования в людях агрессивности, то в первую очередь возникает необходимость снять с них слой человечности. Так для воспитания воинственности в армии применяется муштра: примитивное, но эффективное отупляющее средство, значительно снижающее рассудочные возможности мозга — до степени достаточной для успешного прохождения воинской службы в беспрекословных легионах.
К слову сказать, процесс снижения кровожадности человечества шел одновременно со становлением более снисходительного отношения к понятию “любовь”, что объясняется именно взаимообусловленностью чувств нежности и ненависти. Существует даже официальная фиксация этого обстоятельства: так в Британской Энциклопедии 1935 года издания слову “атом” уделены три страницы и одиннадцать — слову “любовь”, в 1965 же году статье “атом” отведены тринадцать страниц и лишь одна — “любви”.
Становится также совершенно понятным и тот факт, что нередко бывшие преступники в какой-то момент своей уголовной “карьеры” становятся наиболее рьяными и ценными сотрудниками официальных репрессивных органов. И такой переход для них абсолютно безболезнен и безнадрывен, он подобен демонстративному — в пику тренеру — переходу талантливого спортсмена из одной команды в другую того же самого спортивного общества. Другими словами, такая смена деятельности у хищных видов по своим характеристикам внешних проявлений подобна “триггерному переключению” или явлению “гистерезиса” в физике, т. е. допускаются два равноправных состояния, в данном случае — две этические ориентации: “добро” и “зло”. На обоих путях открыты каналы для проявления агрессивности, они сходятся в своем “низовье”, где их “иолноводность” — степень агрессивности — уже такова, что попросту неуместно было бы говорить о том, во имя чего — “добра” или “зла” — это делается. Здесь агрессивность сливается в “доброзло”: мстя поверженному тирану, остервенело рубать его в фарш, счастливо улыбаясь, пытать разоблаченного палача концентрированной серной кислотой. В “среднем же течении” обоих потоков расположились голливудские павильоны благодатной для вестернов тематики: якобы хороший человек мститель Билл с трудом настигает и — перед тем как его добить — эффектно мучает откровенного гада Фрэнка. И собственно, лишь видовая идентичность дает возможность сотрудникам органов охраны правопорядка внедряться в банды и, наоборот, преступникам — в органы. На этом держится и деятельность “бойцов невидимого фронта” шпионо-разведчиков. Как правило, вся эта сексотская публика — суггесторы, для них служение “двум (и более) господам” является наиболее полнокровной жизненной самореализацией. А если бы не было этой идентичности, то следовали бы моментальные разоблачения, и все такие “шпионские игры” потеряли бы всякий смысл и прекратились.