Здесь следует заметить, что если западноевропейский военный эпос подчеркнуто аристократичен, то русские былины, хотя создавались и исполнялись они при княжеских дворах, носят в значительной мере «крестьянский», «варварский», характер. В тройке богатырей старшим является не дружинник Добрыня Никитич, а селянин Илья Муромец – ситуация для Западной Европы абсолютно невозможная.
На формирование русского военного искусства наложили отпечаток следующие обстоятельства:
• «молодость» этноса, отсутствие у него предшествующего опыта государственности, политических и военных традиций;
• крайне слабое воздействие со стороны более цивилизованных народов;
• отсутствие майората, что ускоряло раздробление княжеств;
• сложное в военном отношении положение на границе Леса и Степи;
• преимущественно закрытый характер местности, ее слабая культурная освоенность;
• вытекающая из этого инфраструктурная необеспеченность.
Необходимо особо подчеркнуть то обстоятельство, что у Киевской Руси отсутствовали серьезные военные и политические противники. Взаимодействие с Великой Степью и государственными образованиями, время от времени актуализирующимися на южных границах, носило в целом добрососедский характер.
Не обидит свата сват и побег подстpоит,
и напишет кто-нибудь «Слово о полку»…
[27]
Как следствие, армия приобрела опыт «договорной войны», ведущейся по определенным правилам и не имеющей ясной стратегической цели.
В XIII столетии это привело к государственной и национальной катастрофе.
Причина неожиданного всплеска пассионарности народов Центральной Азии, привычно объединяемых идентификатором «монголо-татары», не вполне ясна до сих пор. Кажется естественным связать ее со вступлением Земли в очередной Климатический оптимум, что подразумевает не только виноградники на Ньюфаундленде и леса в Гренландии, но и изменение режима увлажнения Великой Степи. Резкое увеличение продуктивности пастбищ в XIII веке объясняет принципиальную возможность трансконтинентальных конных рейдов, но не отвечает на вопрос, откуда в этносе, до того не знавшем военного искусства, возникло вдруг поколение гениальных полководцев? Монголы ввели в военный обиход концепцию массовой подвижной армии, состоящей из легкой и тяжелой конницы и подвижного обоза. Их командиры умели увязывать между собой действия стратегически разобщенных «армейских групп» на огромном евразийском театре военных действий. Это как раз та задача, с которой так и не удалось справиться фельдмаршалам III Рейха.
Монголы с одинаковой легкостью превращали в стратегические победы и частные тактические успехи, и серьезные оперативные неудачи.
Все военные компании полководцев Чингиза преследовали решительные цели. Речь шла не об ординарной победе, но о полном разгроме противника, об уничтожении его армии, физическом истреблении административной и военной элиты, разрушении государственной экономики.
Понять подобные действия как действенный способ ведения войны русские князья были не в состоянии. Уже это предопределило их поражение: четкой и целеустремленной стратегии монголов они смогли противопоставить лишь простейшую оборонительную тактику. Монголы, однако, умели не только осаждать крепости, но и брать их прямым штурмом, так что тактика обороны с опорой на укрепленные пункты была против них заведомо самоубийственной. Результатом кампании 1237-1239 гг. стало уничтожение Киевской Руси. Теперь перед русским военным искусством стояла только одна задача: сохранить существование народа. Это подразумевало необходимость поиска «модуса вивенди» с победителем.
В течение последующих двухсот лет вся политическая история России строилась вокруг взаимоотношений с Ордой, а вся военная стратегия русских княжеств сводилась к попыткам найти «асимметричный ответ» на вызов ордынской конницы.
Во второй половине XIII века характер монгольского завоевания меняется: победители пытаются организовать жизнь на подвластных им территориях.
Выжившие русские князья становятся лояльными вассалами Орды. На Русь постепенно проникают элементы культуры самой Монголии, Китая, Хорезма. Начинается генетическое перемешивание победителей и побежденных.
В этот период формируется русский национальный характер, и русская армия обретает ряд специфических черт, которыми она будет отличаться на протяжении всей своей истории.
Русские учились военному делу у Орды, хотя применяли полученные знания к совершенно другой военной машине. Монголы действовали массой: «множество пугает…», – и русская армия всегда, во все эпохи, стремилась к максимально возможной численности. Монголы использовали глубокие расчлененные построения, и такие построения на века стали «визитной карточкой» русского стиля ведения войны. Монголы были равнодушны к боевым потерям, и подобное равнодушие по сей день характеризует русское командование.
Такая безжалостность имела стратегическое обоснование. В XIII-XIV веках речь шла, как уже отмечалось, о физическом выживании народа. Это подразумевало ряд ситуаций, в которых боевая задача войска состояла именно в том, чтобы истечь кровью.
Именно тогда сформировалась, как характерная особенность русской армии, устойчивость в обороне: если русские солдаты действительно решили защищать какую-либо позицию, то овладеть ей можно было, только полностью уничтожив защитников. «В воле Вашего Величества бить русских правильно или неправильно, но они не побегут»… Среди боев, выигранных благодаря экстраординарной стойкости войск, следует назвать Грюнвальд (1410), Цорндорф (1758), Кунерсдорф (1759), оборону Шипкинского перевала (1877-1878). Не случайно, что именно оборонительные по своей структуре сражения – Куликовская битва (1380), Полтава (1709), Бородино (1812), Сталинград (1942) – знаменовали собой этапы возвышения Руси/России/СССР.
«Предугадать, что начнут вытворять советские войска на данном участке фронта, – дело безнадежное, и если ты не Нострадамус и не Гермес Трисмегист, то лучше скромно и, главное, своевременно уйти в тень, чтобы твое личное мнение не было никем зафиксировано. Это единственный способ сохранить голову на плечах. Точнее, это может быть удачным способом, но вообще лучше быть готовым к тому, что все равно чего-то не предусмотришь.
Судьба Паулюса и Гейдриха снилась в кошмарных снах абсолютно всем высоко или даже среднепоставленным офицерам, с которых могли спросить за какое-либо событие на их участке фронта. А что можно отвечать?
Русские могут упорно атаковать какую-нибудь высотку, губя десятки и сотни людей, хотя любому ясно, что единственное, чего они добьются, – это полного уничтожения своей части, пущенной в расход каким-нибудь ополоумевшим комиссаром, который додумался сказать им, что Москва находится как раз там. Географию они в большинстве своем знают из рук вон плохо, а вот слово «Москва» действует на русских магически: они способны пробиться через любые, самые невозможные преграды, если стремятся в этот населенный пункт. Не стоит даже пытаться угадать, зачем им это. Если, скажем, немцу сказать:
- Там Берлин…
То он либо спросит:
- Ну и что?
Либо скажет:
- Вы ошибаетесь, Берлин там-то и там-то, – в зависимости от того, указали вы верное направление или же нет.
Русские же, следуя своей непостижимой логике, не станут ориентироваться на стороны света или реагировать на милое их сердцу слово, как на определенный географический пункт. Москва для них – символ, причем символ драгоценный. У них даже песня есть с такими странными строками:
Друга я никогда не забуду,
Если с ним повстречался в Москве.
Если кто-то считает, что эти слова звучат нормально, значит, он тоже русский. И его действия невозможно просчитать, будь ты семи пядей во лбу или трижды дипломированный психиатр, что до некоторой степени отличается от узкой военной специализации.
До 1941-го вермахт воевал, а не копался в тонкостях национальной психологии. В 1941 году немецких военных несколько удивило, что в России военная стратегия и психологический диагноз ничем существенно друг от друга не отличаются.