1. Война и мышление
Как нам говорили на военной кафедре: «Здесь вам не университет, здесь думать надо». Со времен античности, а в Китае даже раньше, люди воспринимают войну, прежде всего, как интеллектуальное состязание. Победа в войне никогда не может считаться «истинной», если она достигнута только за счет грубой силы, если она не демонстрирует интеллектуального превосходства победителя. В противном случае вердикт общественного мнения и суда истории однозначен: «Добрые люди кровопролитиев от него ждали, а он Чижика съел!».
Конечно, в любой войне, в любом конфликте есть масса вещей, которые нужно делать на инстинкте, опыте, наработках. Бывает, что думать поздно, бывает, что – и не нужно. Но очень маловероятно, что в столкновении с достойным неприятелем (например, жизнью) вы сумеете добиться результата, не пошевелив мозгами.
Считается, что мышление, разум не приемлют насилия. В действительности и то и другое – инструмент насилия: видового, национального, группового, личного. Мы используем свой разум для того, чтобы реализовать свои цели, добиться для себя преимуществ. В конечном счете – чтобы создать семью и завести детей именно с тем партнером, которого выбрали вы, а не которого выбрали вам.
Не нужно различать разум как эволюционный приспособительный механизм, предназначенный, прежде всего, для выигрыша в конкурентной борьбе, и разум как высшую когнитивную способность, обеспечивающую познание, озарение, творчество. Это – одно и то же качество. Просто, когда вы имеете дело с познанием – все равно, в форме творчества или рафинированного научного мышления, – вы сталкиваетесь с самым сильным противником и играете на предельную ставку.
Можно сказать, что военные, конкурентные формы мышления являются самыми простыми и вместе с тем наиболее общими и значимыми, мыслительным фундаментом. Смешно надеяться обойтись без этого фундамента, решая действительно сложные творческие задачи.
Тезисы о содержании мышления
Следует различать «мышление» и «разум». Разум – это особый биологический механизм, позволяющий виду Homo Sapiens работать с информацией и превращать ее в другие формы ресурсов, в том числе – в пищу. Разум, конечно, системен и коллективен: он характеризует человеческие сообщества, а не отдельных людей.
Мышление, напротив, сугубо индивидуально. Не мышление создает предпосылки для возникновения разума напротив, разум есть условие появления мышления у отдельных людей, причем далеко не у всех.
Мышление очень трудно определить.
Оно не сводится к «тексту», к внутреннему монологу. Слова лишь формализуют мысль, переводят ее в форму, допускающую трансляцию.
Мысль нельзя представлять себе только как образ, совокупность образов или метафор. Метафора опорный конспект мысли, ее скоропись[29] , но не сама мысль.
Мысль, конечно, не является действием. Между мыслью и действием лежит, как минимум, стадия технологизации.
Мысль это не рефлексия взгляд на себя извне хотя рефлексия способна пробудить в человеке мышление.
Мысль это и не понимание, но понимание «схватывает» мысль, переводит ее в образ, метафору или текст. Кроме того, понимание часто переводит мысль на уровень ощущения: «Я понял! (До меня дошло)». Мы сталкиваемся с этим и в жизни, и в сказке, например: «А король-то голый!», «А ларчик-то просто открывался!», «Тут я понял, это Джинн, он ведь может многое…» и т.д.
Ключевым в понятии мысли является возникновение личного иного. Мысль превращает в представимое, допустимое, рефлексируемое то, чего ранее для данного человека не было. Интересно, что лингвистически это вполне понятно: разве не «мысль» есть то, что формально превращает «немыслимое» в «мыслимое»?
Сражение при Левтрах
Спартанцы имели 10 тысяч гоплитов и 1 тысячу всадников, фиванцы 6 тысяч пехотинцев – худшего качества и 1,5 тысячи всадников. Преимущество в коннице позволяло прикрыть построение войск, но речь шла о легкой коннице, бессильной против прочных боевых порядков фаланги. Другими словами, конница того времени могла чему-то помочь, но она была не в силах выиграть сражение. Для Эпаминонда все сводилось к простой арифметике: 12 спартанских шеренг против 10 фиванских при совершенно точном понимании того, что каждый спартанский воин превосходит любого фиванского в бою один на один.
Победить было немыслимо. Пока Эпаминонд не отказался от общепринятой идеи о равномерных (а каких же еще ) боевых порядках и не сосредоточил на своем правом фланге «эмбалон» из 50 шеренг, усилив его еще «Священным отрядом» и прикрыв от глаз врага конницей.
После этого неравномерное распределение сил по фронту стало общепринятым и общеизвестным тактическим приемом, технологической основой стратегического искусства. Немыслимое стало мыслимым и даже превратилось в рутину, правда, по-прежнему, неочевидную и необходимую.
В известном смысле мышление есть антитренинг – поиск инаковости, ролевая игра без правил.
Мысль также можно рассматривать как своеобразный антикризис. По М. Крайтону[30]: «Кризис есть ситуация, когда с появлением некоего нового фактора совокупность угроз, вызовов и проблем, ранее вполне приемлемая, становится категорически неприемлемой». Напротив, мысль превращает неприемлемую (возможно, по условию задачи) конфигурацию противоречий во вполне приемлемую или даже в единственно приемлемую.
Типы организации (способы) мышления
Мышление может быть организовано несколькими разными способами, причем, когда и если определенная структура удерживается, а переход от одной структуры к другой рефлексируется, оно становится дисциплинированным и сильным, приобретает способность к саморазвитию
Слово «диалектика», конечно, переводится, как «искусство спорить, вести рассуждение», а не как «двойственное мышление». Тем не менее, очень удобно назвать «лектикой» размерность мышления: способы работы с противоречиями, характерную структуру, глубину. Мы будем пользоваться этим обозначением, чтобы построить своеобразную «лестницу мышлений».