– Мы и есть музыка. Мы – симфония шепотов.
– Вы просто пытаетесь заговорить меня, чтобы опять вывернуть мой мозг наизнанку и сделать своей послушной куклой! Я не буду больше вас слушать! Я не хочу слушать шепоты.
Иннокентий заткнул уши, отсекая от себя любые звуки. За глубоким пологом тишины не было ничего слышно, и мужчина понемногу расслабился. Зажмурив глаза и закрыв уши, он почти четверть часа без движения просидел в кресле, отсчитывая про себя минуты.
Ха! Как просто все, оказывается, решалось – если ты не можешь слышать шепоты, то они становятся бессильны.
Наконец, по прошествии пятнадцати минут, Лисицын осторожно опустил руки и прислушался. В комнате стояла тишина: музыка больше не играла, голосов не было слышно, и только где-то далеко за окном лаял дворовый пес.
С самодовольной улыбкой Иннокентий Петрович подошел к одному из шкафов и принялся выбирать новую пластинку. Видимо, шепоты успокоились на какое-то время, а сидеть в напряженном молчании Лисицыну не хотелось. Достав с верхней полки пластинку Pink Floyd, он скорее запустил проигрыватель и вернулся в кресло.
Однако долго наслаждаться музыкой у Иннокентия не получилось. После первых же минут прослушивания сквозь звуки стали прорывать шепоты и шорохи, которые только нарастали и нарастали, пока полностью не захватили всю мелодию. И музыка прекратилась – голоса заменили ее, заговорив в своем привычном темпе: десятки шепотов одновременно наполнили пространство, и каждый из них говорил о чем-то своем.
– Брак, брак, разбитая, нормальная, брак…
– Это же невозможно! Это просто невозможно!
– «Кто послал их на смерть…»
– Обреченность сжирает меня, как пламя.
– Я же сказал, что не стану вас слушать! Убирайтесь прочь, духи! – вскочил с места Иннокентий.
– Но ты хотел слушать, и ты слушаешь, – возразил ему кто-то в потоке шепотов.
– Не желаю! – отчаянно выкрикнул Лисицын и как можно плотнее закрыл себе уши, обрывая все звуки.
Несколько мгновений стояла блаженная тишина, а после голова Иннокентия Петровича взорвалась десятками кричащих голосов. Они шептали и вопили так громко, будто под черепной коробкой у Лисицына кто-то включил радио.
– Слушай!
– Мы везде.
– Мелодия рождает смысл…
– Боль! Пламя!
Иннокентий испуганно вскрикнул, осознавая, что больше никакой защиты от шепотов у него не было. Он бросил к шкафам с музыкой и, не разбирая, принялся хватать любые пластинки.
– Я заглушу вас! Я не стану вас слушать! Умолкните!
Трясущимися руками ставя в проигрыватель одну пластинку за другой, Лисицын все не мог поверить происходящему. Ни один из дисков, которые он пытался послушать, чтобы заполнить голову музыкой и изгнать из нее шепоты, не издавал ни звука. Музыки не было слышно или же она и вовсе отсутствовала – винил крутился, а Иннокентий различал лишь бесконечное множество шепотов, что заполняли его разум.
– Слушай! Слушай!
– Мы избавим тебя от тишины.
Лисицын впился пальцами в виски, но боль была слабой, а сопротивляться шепотам было слишком сложно. Нельзя не слушать то, что говорит прямо внутри головы.
– Я-я не сдамся! Я отказываюсь подчиняться вам и слушать вас! – в последней попытке простонал Иннокентий, чувствуя, как болит у него голова, разрываясь от сущностей, населивших ее.
– Ты уже наш, – раздался тихий женский смех, похожий на звон хрустальных колокольчиков.
– Ты уже один из нас.
– Я избавлюсь от вас! Смерть Брамса не будет напрасной!.. – слабо выкрикнул Иннокентий Петрович, а после сознание покинуло его, сдавшись под натиском шепотов.
И безвольное тело упало на пол.
В лицо Лисицыну светил яркий солнечный луч. Он недовольно зажмурил глаза плотнее и хотел перевернуться на другой бок, чтобы поспать еще немного, но, к своему удивлению, понял, что лежал на жестком полу и никакого одеяла рядом не было.
Резко приняв сидячее положение, Иннокентий растерянно огляделся по сторонам, пытаясь вспомнить, где же он находился.
Лисицын сидел на полу собственной кухни. Обеденный стол был перевернут, а вся его поверхность оказалась утыкана кухонными ножами. Внизу валялось множество осколков от разбитой посуды, которые перемежались с лужами воды. Всюду царил беспорядок и разгром.
– Боже мой, что же тут произошло? – спросил сам у себя Иннокентий, но почти сразу же его внимание привлек еще один интересный факт.
Его левая рука была пристегнута простым пластиковым хомутом к газовой трубе. Тонкая шлейка так сильно перетянула кисть, что кожа стала багровой. Попытавшись освободиться, Лисицыну пришлось потратить на это много времени: в итоге мужчина смог дотянуться до куска разбитого стекла неподалеку и перепилил пластик.