Иннокентий неосознанно вздрогнул, вспоминая как именно этот запах преследовал его последние дни.
– Только потом люди заметили дым. И началась паника. Кто-то просто бежал, другие пытались включить пожарную сигнализацию, но с ней что-то случилось… А после огонь начал распространяться с ужасающей скоростью. И всюду дым. Этот удушающий смрадный дым, в котором ничего не видно дальше вытянутой руки.
Женщина слабо поморщилась.
– Мы тогда не придавали этому особенного значения. Всех больше волновал огонь. И потому никто и не заметил, как мы надышались ядовитых паров. Может, вы не знаете, Иннокентий Петрович, но когда винил плавится, то выделяет в воздух массу ядовитых веществ, отравляющих разум и тело. А мы все наглотались этого дыма в попытках выбраться из помещения, – Мария закрыла веки. – Все думают, что на заводе «Звучание», на том страшном пожаре множество людей погибло в огне, но нет… Больше всего умерло от отравления парами. И еще столько же умерло в следующие дни, пока их тела страдали в агонии от яда, которым мы все надышались.
– Выходит, вы были одной из тех, кто оказался в ловушке и не смог выбраться из здания? – осторожно поинтересовался Иннокентий.
– Да. Мы не смогли найти выход в дыму, надышались дыма и просто обессилели. Слава богу, что мне хватило ума раньше остальных закрыть лицо. Наверное, это и спасло меня. Конечно, часть паров проникла в организм, но не смертельная доза. А вот огня мне избежать не удалось. Когда сгорели перекрытия, и все обвалилось вниз, то мне уже так не повезло.
– Мне очень жаль, что вы пережили подобное… Это тяжело.
– Вы ничего не знаете о том, что действительно тяжело, Иннокентий Петрович, – выдохнула женщина. – Тяжело было лежать там, барахтаясь на грани сознания, когда я не чувствовала ничего, кроме боли и страха, и слышать, как рядом со мной, где-то в этом дыме, кричат мои товарищи и коллеги, умирающие в огне мучительной болезненной смертью.
– Пламя, пламя! – завопили голоса в голове Иннокентия, и он вздрогнул.
– Как они вопят и плачут от ужаса, осознавая, что уже не смогут выбраться из-под горящих обломков. Это крещендо обреченности…
– Боль! – слились в едином хоре шепоты, вновь наполнившие разум Лисицына.
– Знаете, до сих пор они терзают меня, – слабым голосом призналась Мария. – Я слышу эти крики каждую ночью, не сплю из-за них. Это голоса моих коллег, с которыми мы бок о бок работали много лет на заводе. Они хотят, чтобы я присоединилась к ним, чтобы и я, наконец, забыла о боли и страхе. О пламени и обреченности.
Это были знакомые слова. Иннокентий знал, что уже слышал нечто подобное от шепотов.
– И, если бы мое тело не было до сих пор парализовано слабостью, если бы я могла пошевелить хоть пальцем, то я давно бы уже послушно последовала за этими голосами, – на глазах женщины выступили слезы, и она взглянула на своего молчаливого собеседника с отчаянием во взоре. – Но я даже не могу избавить себя от этой никчемной жизни. Почему они умерли, а я должна продолжать жить? Мое существование уже не похоже на жизнь. Это мучения…
– Вы живете прошлым, случившейся трагедией, – неуверенно проговорил Лисицын.
– Потому что у меня ничего не осталось. Ни тела, ни надежд. И, знайте же, что каждую ночь я жалею о том, что огонь не поглотил мою плоть до конца…
Из тесной узкой комнаты, в которой нечем было дышать, Иннокентий уходил на негнущихся ногах. Позади осталась Мария, измученная и обессиленная, а Лисицын словно побывал в том самом пожаре, увидел произошедшее своими глазами. Но ничем помочь бедной женщине он не мог, а вот позаботиться о собственном спасении еще стоило.
Теперь он твердо знал, что ему следовало сделать. Мария дала ему надежду, которой он был лишен уже несколько дней. И, стараясь не обращать внимания на шепоты, которые растревоженным ульем вновь начинали петь в его голове, Иннокентий скорее вернулся к себе домой.
Дом встретил его все тем же приторным запахом расплавленного винила, который, будто бы, стал лишь ощутимей. С порога бросившись в комнату с коллекцией, Лисицын распахнул дверь и замер, невольно чувствуя, как его сердце сжимается в тревоге.
Но если он желал покончить со всеми этими шепотами и голосами, то нужно было чем-то пожертвовать. Пусть даже Иннокентию Петровичу и пришлось бы отрезать от себя важную часть собственной жизни.
Перед ним стояли высокие шкафы, полки которых ломились от разнообразных грампластинок. Сколько лет Лисицын потратил на то, чтобы собрать всю эту коллекцию? Казалось, целую вечность. А сколько минут понадобится на то, чтобы ее уничтожить?