Окружающая тишина зловеще и будто укоризненно давила на плечи. Похоже, звуки в этом лесу издавал только Бульрих. Точно в кошмарном сне, не зная, куда еще идти, он просто шел вперед, едва переставляя свинцовые ноги. Он шел все дальше и дальше, надеясь добраться до середины леса. Он поставил себе эту неясную цель, потому что уже слышал об этом месте. О нем рассказывала легенда об Эстигене Трутовике, а в истории о злополучной экспедиции братьев из Звездчатки встречались кое-какие упоминания. Примерно там, в самом сердце Сумрачного леса, должны были находиться три черных лесных озера, для которых единственный видевший их собственными глазами квендель не придумал более благозвучного названия, чем «дыры». Так было написано в Анналах Баумельбурга, которые Бульрих подробно изучил. Однако теперь он не думал, что в такой поздний час сможет добраться в этакую даль. Он даже не был уверен, что хочет этого.
А лес точно насмехался над задуманным им приключением. В сотый раз отцепляя рукав от колючей ветки, Бульрих чувствовал, что его одолевают сомнения. Какой смысл составителю карт продираться сквозь местность, будто новичок-путешественник, не глядя ни влево, ни вправо и не пытаясь запомнить отличительные особенности? Ведь если он заблудится, это будет просто немыслимо! Левая нога снова запуталась в траве, и Бульрих скомандовал себе остановиться.
Он задыхался. Только сейчас квендель понял, как сильно разгорячился. Пот струйками стекал по его спине. Бульрих вытер влажный лоб тыльной стороной ладони и внимательно осмотрелся.
Он стоял на краю небольшой впадины, дно которой настолько заросло высокими папоротниками, что земли под ними совсем не было видно. Деревьев тоже не было. Лес образовал здесь небольшую поляну, но огромные стволы раздвинулись совсем немного, и их кроны так густо ветвились высоко над головой Бульриха, что внизу, несмотря на прогалок, было не особенно светло.
«А ведь здесь можно и порисовать», – подумал он, но внутренний голос грозно возразил: «Эх, сморчки и мшистые камни! Не смей стоять на месте да беззаботно рисовать. В этом жутком лесу нельзя останавливаться!»
Бульрих попытался подавить нарастающий ужас, зашарив по карманам в поисках коры и угля. Его трясло, и черный кусок выскользнул из рук.
– Елки-поганки всего Холмогорья! – выругался он и нагнулся. В ту секунду, когда его пальцы схватили уголь, в папоротниках перед ним что-то шевельнулось.
В действительности это дрожали листья папоротника слева, в глубине лощины, – вряд ли двигались сами растения. Листья их то выгибались дугой, то снова опускались, будто что-то ползло под ними или будто кто-то приподнял и сразу опустил навес, бросив взгляд из укрытия.
У квенделя от страха волосы встали дыбом, и он едва не закричал. Затаив дыхание, он смотрел на опасное место и ждал чего-то донельзя ужасного. Папоротник снова замер, точно в этом безветренном, бездыханном лесу ничего не двигалось. И все же…
Быть может, там что-то едва слышно зашуршало? Может быть, неведомая тварь пытается спрятаться там, переждать, как и Бульрих?
Если бы он стоял не в темноте, а в рассеянных солнечных лучах Колокольчикового леса, он бы лишь мельком глянул вниз и решил, что под папоротниками прошмыгнул дрозд или заяц. Но здесь, где не виднелось и следа живого существа, внезапное движение было не к добру. Бульрих не двигался с места, сердце его колотилось в горле, и он напряженно вслушивался в тишину.
– Посчитаю до десяти, – уговаривая самого себя, прошептал Бульрих. – До самого конца досчитаю, и, клянусь всеми священными грибными кольцами Квенделина, если ничего не сдвинется с места, я нарисую на коре эту поляну! Нельзя сдаваться, Шаттенбарт, дрожащая ты поганка!
Он начал медленно считать: на цифре «пять» все по-прежнему было тихо, на цифре «семь» папоротник оставался недвижим. Он досчитал до восьми и, сделав глубокий вдох, сказал «девять» и «десять».
Ничего не произошло. Бульрих облизал пересохшие губы и смело взялся за кору и уголь. От кривой линии, которой он ранее обозначил край леса, он провел прямую черту. Она привела к кругу, рядом с которым Бульрих изобразил несколько неровных символов – это была папоротниковая полоса. Стараясь не поднимать взгляд, он заставил себя коротко подписать знаковые места. Он отметил «Опушку» и «Кротовый холм», поскольку тот был здесь единственным и, скорее всего, надолго. Наконец, место, где он сейчас находился, он окрестил «Папоротниковой поляной». Несмотря на все страхи, Бульриху здесь так понравилось, что он заново уверился в своей смелой затее. Ему хватило лишь маленькой ободряющей приметы посреди, казалось бы, безнадежной ситуации, чтобы с новым пылом взяться за дело.