Неподалеку от северных ворот Лунный Стриж зашел в таверну. Как ни странно, темный душный зал был набит битком — городская стража напивалась с утра пораньше в трогательном единении с бандитскими мордами, городскими нищими и совсем уж невразумительной публикой. Но пообедать ему все же удалось, как и не встрять в одну из мелких пьяных стычек.
Заплатив изумленному владельцу заведения серебряную монету вперед, он снял комнату на три дня. Не то что Хилл собирался тут жить, но только безмозглый тролль попрется к Пророку под видом менестреля, с ног до головы увешавшись оружием. Да и что за бродяга с парой полных кошелей?
Он сложил все лишнее попросту на кровать, оставив только гитару и тощий заплечный мешок с запасной рубахой, флягой и половиной хлеба. С сожалением распрощался с тщательно подобранным снаряжением и покинул таверну, спрыгнув из окна второго этажа на пустой задний двор.
Из слухов удалось понять, что Пророк подходит к городу с северо-запада, то есть искать его нужно несколько левее Имперского тракта. Карту этих мест Лунный Стриж запомнил ещё в Суарде, и достаточно оказалось одного только названия «Кривые осинки», чтобы сориентироваться на местности. Предстоял совсем короткий путь по проселкам, не больше трех с половиной лиг. И то, он рассчитывал встретить бандитский сброд раньше — в двух лигах от Хурригсы, на берегу речки Ворки. Там располагалось большое село, отличное место для ночной стоянки банды.
* * *— Не, Кабан, зря ты так. Бабы, они… короче, ну как без баб-то, а? Ты сам посуди! Вот вернешься ты домой, а там жёнка твоя… пирогов испекла, борща наварила, румяная да горячая… чем плохо-то?
— Ну да! Пока я тут воевал, она-то, небось, к мельнику бегала! Правильно Пророк говорит — всё зло от баб! Сосуд скверны, во!
— Подумаешь, к мельнику! Дашь ей в глаз разок-другой, чтоб крепче любила, да в койку. И никакого мельника больше не вспомнит… у тебя баба-то дома осталась? А, Кабан?
— Дома, дома… гнида. Вернусь, убью гадину!
— Эт зачем же?
— А чтоб не смела на меня пасть разевать! Я её поил-кормил, и не бил почти, а она, холера, в меня горшком запустила на прощанье! Не, ну ты представляешь, вот так прямо взяла горшок-то, с кашей, и как в меня кинет! Во гадина! И говорит, мол, уйдешь, так и не возвращайся, не муж ты мне. Точно убью! Это ж надо, на меня, на кормильца-то, руку поднять…
— Эй, заткнитесь оба! — Бритоголовый в белом балахоне повелительно поднял руку, призывая свой небольшой отряд к порядку. Бородатые мужики послушно притихли и вернулись в жалкое подобие военного строя. Предводитель принял самый важный и значительный вид, на какой только был способен, то есть напыжился, нахмурился и упер левую руку в худой бок, правую простирая навстречу выехавшей из-за поворота крестьянской телеге.
— Кто такие? Куда идете? — Бритоголовый изо всех сил подражал непосредственному начальству, пытаясь придать пронзительному тенорку раскатистость и внушительность, но получалось не очень. Но двое крестьян постарше и совсем молодой парень, похоже, впечатлились и быстренько попрыгали с телеги на землю, почтительно опуская глаза и комкая в руках шапки.
— Мы, эта… с Полянок мы, да. Местные… эта, вот морквы там, свеклы, значить, везем… да, — отозвался самый почтенный из поселян, робко и с опаской поглядывая на шайку неумытых мужиков с дубинками и ржавыми железками, изображающими из себя мечи, и с надеждой — на типа в белом балахоне. — Слыхали мы, что сам… Пророк… вот… для армии, значить, да, морква-то. Ещё вот пива бочонок, сам варил, да.
— Ну-ка, покажьте, добрые люди, что там у вас за морква! — Бритоголовый, как и его шайка, несколько оживился при упоминании пива и полез в телегу, смотреть.
— Да вот, Вашмилсть, морква-то… а вот пиво…
Второй крестьянин живо сдернул с телеги драненькую холстину, явив на обозрение груду овощей и изрядный потемневший от времени бочонок, явственно отдающий кислым хмелем. Бритоголовый презрительно окинул взглядом корнеплоды и быстренько наложил лапу на бочонок.
— Пиво, говорите? А знаете ли вы, добрые люди, что Великий Пророк наш сказал о пиве? — он придал голосу суровость и торжественность.