Годфри подозрительно прищурил голубые глаза и вновь спросил:
— А если это не соотечественники?
— А кто же — враги?
— Союзники, — пояснил адмирал.
На этот раз Флеминг почти не колебался.
— Думаю, что нет, адмирал. — Вопреки приказу Годфри, он поднялся и спросил: — А в чем, собственно, дело? Почему вы об этом спрашиваете?
Отставной адмирал направился к огромной карте и остановился перед ней, рассматривая её с таким видом, словно видит впервые в жизни.
С минуту он молча стоял, погружённый в глубокую задумчивость, но Флеминг достаточно хорошо его знал, чтобы понять — старый офицер ведёт борьбу с самим собой.
Наконец, повернувшись к коммандеру, он покачал головой и устало вздохнул.
— Вы кажетесь честным человеком, друг мой.
Коммандер был настолько удивлён этим дружеским признанием, что даже не сразу понял, что адмирал обращается именно к нему.
— Я… я стараюсь им быть, сэр, — смущённо ответил он.
— И надеюсь, вы сохраните в абсолютной тайне все, что сейчас услышите, — произнёс адмирал.
«А с кем, интересно, я мог бы это обсуждать?» — подумал про себя Флеминг, но вслух сказал совершенно другое:
— Безусловно.
Несколькими шагами Годфри пересёк комнату и оказался прямо перед ним.
Несмотря на двадцатилетнюю разницу в возрасте и раннюю седину, адмирал был выше и сильнее Флеминга, и тот не на шутку пугался, когда адмирал сверлил его взглядом, способным пронзать стены.
— К сожалению, я не имею права рассказать вам ничего нового относительно деталей операции «Почтальон», — сказал он. — Боюсь, у вас нет необходимого доступа к столь секретной информации.
— Понимаю, сэр, — ответил Флеминг, стараясь не выдать своего разочарования, хотя на самом деле его гораздо больше интересовало, какого черта и какую игру вёл Годфри.
— Тем не менее, — продолжал адмирал, смягчая улыбкой суровый жест, — никто не может помешать нам рассуждать логически. Выдвигать гипотезы, и все такое прочее. Вы понимаете, о чем я?
— Гипотезы, сэр, — повторил коммандер, все ещё не понимая, куда тот клонит. — Конечно, понимаю.
— Ну что ж, — продолжал Годфри, заложив руки за спину и вновь принимаясь расхаживать по кабинету. — В таком случае, представьте себе, что чисто гипотетически эта операция может быть связана с некими ужасными событиями, о которых знали лишь несколько человек из высших кругов власти.
— Что за ужасные события, сэр? — растерянно спросил Флеминг.
— Гипотетически рассуждая, — подчеркнул Годфри, — не исключено, что нацисты могли создать некое разрушительное оружие, с помощью которого могли бы выиграть войну одним ударом. Оружие, которое они применили бы против Соединённых Штатов сразу после нападения японцев на Перл-Харбор, могло бы привести к опустошению страны, вернув американцев в эпоху тринадцати колоний.
— В эпоху тринадцати колоний? Н-не понимаю…
— А вам и не нужно понимать, — бросил адмирал, по-прежнему не глядя на него. — Что действительно ужасно, так это последствия применения этого оружия, которые очень скоро распространились бы по всему миру и позволили бы немцам выиграть не только эту войну, но и все последующие, и мы уже ничем не смогли бы им в этом помешать.
— Вы серьёзно, адмирал? — Флеминг все ещё надеялся, что это не более чем неудачная шутка.
— Таковы были их планы, — серьёзно ответил адмирал.
— Но… Но как такое возможно?
— Вы позволите мне закончить?
— Конечно, сэр. Простите.
Помедлив несколько секунд, адмирал продолжил рассказ.
— К счастью, этот дьявольский нацистский план по захвату власти над миром провалился в самый последний момент… несмотря на поддержку весьма могучего союзника, который, однако, сам того не желая, способствовал осуществлению этого плана.
— Могучий союзник? И кто же он?
Годфри пристально посмотрел на коммандера; на лице его не было даже тени улыбки.
— Мы.
— Как вы сказали?
— Это долго объяснять, к тому же я не знаю всех подробностей, однако нацистам удалось обмануть высших правительственных чиновников, заставив их поверить, что они собираются напасть на Соединённые Штаты, чтобы вынудить их ввязаться в войну, чего те делать не собирались… На самом же деле их цель состояла в том, чтобы полностью опустошить Соединённые Штаты, прежде чем они успеют вступить в войну.
— Просто не могу поверить, — прошептал Флеминг. — Получается, что мы помогали нацистам. Это же… просто немыслимо!..
— Мы обсуждаем гипотетическую возможность, — уточнил Годфри. — Не забывайте об этом.
— Конечно, конечно… — коммандер все ещё не мог поверить словам своего начальника, однако все же спросил: — Но… какое отношение это имеет к операции «Почтальон»?
Адмирал пожал плечами и вновь повернулся к карте; казалось, он внимательно изучает африканский континент.
— Возможно, и никакого, — задумчиво протянул он, словно отвечал сам себе, — а быть может, самое непосредственное. Во всяком случае, мне известно, что она напрямую связана с содержимым трюмов итальянского судна, который они хотят украсть. И кстати, я уверен, что именно поэтому они меня и не пригласили, — он повернулся к Флемингу. — И вот тут в игру вступаете вы.
— Я? — удивился Флеминг.
— Ни Мензис, ни Нельсон мне не доверяют. То есть, правильнее сказать, не верят, что чувство патриотизма перевесит мои нравственные принципы. Так что вам предстоит сделать то, чего не могу сделать я; иными словами, если перед нами закрыли двери, мы влезем в окно.
— А премьер-министр, сэр? — напомнил Флеминг. — Почему бы вам не пойти к нему и не рассказать о ваших опасениях? Уж перед ним-то все двери открыты.
— Мы не можем этого сделать.
И тут до Флеминга дошло, что Годфри сказал о себе во множественном числе. Это означало, что Флеминга, нравится ему это или нет, только что приняли в ряды этого маленького заговора.
— Я до сих пор не знаю, на чьей он стороне, — добавил Годфри.
Флеминга изумлённо вытаращил глаза.
— Вы полагаете, Черчилль знает?..
Годфри едва заметно пожал плечами.
— Он такой ярый патриот и так ненавидит нацистов, что мне страшно подумать, насколько далеко он способен зайти, лишь бы выиграть эту войну. Есть… некие вещи, которые, как я считаю, должны быть важнее любых военных или политических соображений.
— Такие, как нравственность, — сказал Флеминг.
— Да, нравственность, — подтвердил Годфри.
— Для меня нравственность значит больше, чем даже чувство патриотизма, — заметил Флеминг и, немного помедлив, спросил: — Но скажите, чем кончилась эта нацистская операция? Полным провалом? — он слегка прищурился. — Благодаря вашему вмешательству?