Прочитав это строчки, Степан удивился их зрелости. Он не умел писать стихи, и, сколько себя помнил, рифмы были для него, как тайна за семью печатями, но тут вдруг в голову пришли слова, которые он приписал внизу:
Оставив листок лежать там, где нашел, и ничуть не удивившись, когда тот бесследно исчез, Степан долго еще чувствовал в душе горький осадок, догадываясь, что не смог пробиться через защитные оболочки, которыми Август окружил свое сердце.
Оказавшись возле не изменившегося за эти годы знакомого поворота в туннельчик без рельсов, диггер пришел в себя и огляделся. В нескольких метрах возле зажженного фонаря, бросающего узкий луч, который рассеивал бархатную темноту, молча сидели два бойца. Увидев Степана, один из них поднялся и, подойдя вплотную, почти шепотом сказал:
— Греби отсюда. Нечего тут…
— Начальник Пресни там?
Неизвестно, каков был бы ответ, но тишину разорвал крик, в котором пульсировала боль.
— Нельзя туда. Говорю же, нельзя… — боец пытался поймать диггера за рукав, но отступил, увидев его помертвевшее лицо.
Адское дежавю захватило Степана, когда он толкнул створку незапертой двери. На полу виднелись лужицы рвоты и сгустки крови, а стоны отражались от забрызганных кровью стен темноватой каморки и возвращались в центр, к телу, привязанному к перекладинам, сбитым наподобие креста. Возле стены, на полу, как сломанная кукла, скорчилась маленькая неподвижная фигурка.
— …будь ты проклят!.. Ребенка за что… мучаешь? — донесся из каморки придушенный всхлип.
— Да я еще даже не начинал. Ха! Дружинин, ты до сих пор еще ничего не понял? Шесть лет каждую ночь ты мне на этом месте снился, — с холодным равнодушием произнес кто-то, неразличимый в полумраке комнаты. — Про дочь твою, признаюсь, узнал недавно. Это меня очень порадовало, что у тебя дочка есть. Посмотри на нее в последний раз. Потому что завтра она на Чеховскую поедет, в гости к тамошнему начальнику.
Репутация извращенца, садиста и педофила прочно закрепилась за одним из фашистских лидеров — именем Маркуса Карди в Метро пугали не только детей.
— Отпусти… ее… умоляю! — захлебываясь, скулил распятый.
— А ты сестру мою отпустил?..
Степану казалось, что он висит в невообразимой высоте, ухватившись за последнее звено цепи, а оно предательски выскальзывает из пальцев, и вот уже отчаяние, как тяжелая вода, смыкается над головой. Ему хотелось ослепнуть, чтобы не видеть, лишиться слуха, чтобы ни один звук не просочился в уши, он не хотел узнавать этот голос, но слова безжалостно вонзались в него:
— Ты еще помнишь, паскуда, что с ней сделал? Помнишь?
— Прости… прости…
— Простить? — с любопытством осведомился палач. — А ты скольких в своей жизни прощал? Хоть одного назовешь?
— Делай со мной, что хочешь, только дочку пожалей, отпусти… Ведь она не виновата. Ну, убей меня!
— Убью, не сомневайся.
Человек нагнулся и рывком подхватил с пола ребенка, безжизненно обвисшего в его руках, потом прошел мимо распятого, резко пнув того коленом под дых, и повернулся к двери. Прямо в глаза Степану смотрел его названый сын.
— Почему ты здесь? — удивленно нахмурился Август, но тут же лицо его исказилось гримасой яростного ожесточения. — Я же приказал никого не пускать! Нечего за мной шпионить! Слышишь! Немедленно уезжай назад!
Прижимая к груди тело ребенка, Степан уходил в спасительную темноту длинного коридора. Впервые в жизни его удивительная способность дала сбой: лицо Августа с пробитым пулей дум-дум лбом начисто стерлось из памяти, и диггер с удивлением ощущал рифленую рукоять пистолета, непонятно зачем зажатую в ладони…
Павел Старовойтов
Весенний ренессанс
bookZ.ru collection
Это случилось вчера. Автоматические запоры пришли в движение, засовы вжали свои цилиндрические языки, и громада герметичной заслонки медленно уползла в потолок. Затхлость, духота замкнутого пространства ушли, убрались напуганные теплыми весенними сквозняками.
Весна…
Когда-то давно я с нетерпением ждал этого времени года. Даже сейчас, кажется, помню его на вкус.