***
Никто бы в нем, уставшем и в обычной полотняной рубахе, сейчас князя не признал. Дорогое облачение было давно уложено в сундук. Ненавистный венец непочтительно брошен на стол, а соболиная мантия нашла себе пристанище на полу. За миг до того, как дверь отворилась, Беригор все же нашел в себе силы приосанить плечи.
- Звал меня, княже? - пророкотал глубокий голос. Горан мог бы сойти за двуликого, столь плавны и точны были его движения.
- Звал. Через три дня моя дочь отбывает в земли оборотней. Зоряна, - темные, как грозовое небо глаза, едва заметно прищурились, впились в него острой стрелой, - Зоряна поедет с ней, - мужчина напрягся еще более, даже кулаки сжал, но перечить своему господину не стал, - Ты сопроводишь их, а так же останешься рядом как стражник. Ежели за год Зоряна не покинет дочери и не примет решения вернуться в терем, то пусть же и живет там новой жизнью. Свободной от былых клятв! Но ты служи ей, как и прежде. Вот мое слово. И подтверждающая это грамота.
Трое воинов не могли заставить Горана пошатнуться, а несколько обыкновенных слов, да кусок кожи с рунами едва не свалили с ног. Мужчина молчал. Бледность ползла по его лицу, а глаза напротив, до черноты потемнели.
- Я... Исполню твою волю, князь, - прогрохотал он глухим ломким голосом, - Исполню!
- Ступай, - кивнул Беригор, вручая запечатанное письмо. И окрыленный надеждой воин широким шагом бросился к двери. Не видел брошенной вслед ему улыбки и молчаливого благословения на счастливую жизнь.
Как только дверь хлопнула, князь с трудом поднялся и пошел на свое ложе. Одинокое и холодное. Последний раз, когда тут возлежала женщина, был почти что шесть весен назад. А потом появилась его дочь Таина. Беригор облегченно вздохнул. Теперь он имел все права отказываться от новых наложниц. А так же не заботиться о продолжении рода, ведь милостью Богов у него было уже достаточно наследников. Одна из наложниц даже двоих дочерей сразу родила.
Усталость давила камнем на плечи. Пир был долгим и солнце готовилось взойти на небосклон. Веки захлопнулись, стоило коснуться головой подушки. А когда отрылись, перед ним уже были не расписные полати, а дивный, летний сад. Тонкие, теплые ручки обняли за пояс.
- Любимая, - выдохнул князь. Сердце зашлось щемящей дрожь, застучало, заплакало от счастья и боли.
Круто обернувшись, он схватил девушку в охапку и что есть сил прижал к себе.
- Олеля! Любимая моя, Олеля! - целовал нежную кожу и боялся, больше смерти боялся, что растает это дивное видение и вновь его жизнь наполнится горькой тоской.
- Хороший мой, раздавишь, - смеялась между поцелуями русоволосая красавица, но сама же крепче прижимала помолодевшего князя к себе.
- Истосковался, милая. Сил, жизни без тебя нет, - шептал ей о своей затаенной боли, а пальцы все цеплялись за край шнуровки, пытались ненароком ее ослабить. Страсть и желание, что с другими походили на тусклые угли, с ней взвивались лесным пожаром до самых облаков.
- Я всегда с тобой единственный, ты же знаешь.
Да он знал. И остался бы лишь с ней, но бремя власти не стряхнуть с плеч отяжелевшей от пота и крови накидкой. Не тогда, когда ты единственный сын в роду.
- Знаю, любимая, но как же это все...
Тонкий пальчик прижался к губам. И был тотчас поцелован.
- Сегодня великий праздник не только у нашего народа. И Светлана будет счастлива, поверь. Давай и мы насладимся дарованным нам временем.
Ох, как желал бы он растянуть эти мгновения в вечность. Остаться тут, со своей любимой женщиной и не вспоминать, что однажды, стиснув зубы, он надевал княжий венец. По долгу рода и обычаев брал в жены и наложницы женщин, при этом не желая видеть не одну из них на своем ложе. Да, никто из них не познал насилия или страха, лишь он захлебывался от вины и горечи, от того, что касаясь их, страстно желал другую. Тяжким, почти неподъёмным был его долг, и если бы не любовь к своему народу, то и не справился бы он. А так жил от встречи и до встречи со своей Олелей. Редким был этот дар, но получив его однажды, Беригор не мог не желать его снова.
- Люблю, - выдохнул он, и как сердце на ладони преподнёс. Прижался к нежным губам и тяжкие мысли осыплись белым песком. Только их эти мгновения! Заслуженные и драгоценные.
Пальцы блуждали по такому знакомому, но, как и прежде, горячо желанному телу. Закрыв глаза, Беригор наизусть мог перечесть все родинки и отметины, что украшали нежную, как цветок яблони, кожу. А ее стоны... Прекрасней музыки он не слыхал!
- Люблю, - шепнула ему в ответ Олеля.