Я не еврей, поспешил заметить импрессионист, это вы уж Бог знает что такое загибаете.
Да я и не про вас, поморщился Беспутин, а вот про этого. Он свирепо поглядел на Фрадкина, так что Фрадкин опять чуть не упал. Но он опять взял себя в руки и, ощерившись, как сердитый щенок-фокстерьер, сжал кулаки и принял боксерскую стойку. Беспутин неожиданно потерял самообладание и бросился на него. Но Фрадкин оказался не промах. Он ловко засадил два раза Беспутину в глаз прежде, чем тот успел его захватить в клинч. Но все же захватил, несмотря на сноровку оказавшегося неплохим боксером сиониста. Началась настоящая рукопашная. Борцы навалились на стол, сметая телами посуду. Зазвенели упавшие столовые приборы, поползла набок скатерть, с хрустальным звоном разбилась пара фужеров, народ кинулся в разные стороны. Начался настоящий кавардак.
В моем доме, в моем доме, причитала Анна Николаевна Кочергина, академик крикнул несколько раз во все легкие, чтобы немедленно прекратили, Кувалдин высунулся один раз и сказал, что сейчас милицию позовет, фотограф суетился возле дерущихся, пытаясь их как-нибудь разнять и приговаривая: хватит, ребята, хватит, ребята. Суматоха была страшная. Фрадкин оказался сильнее и ловчее. Он повалил Беспутина и схватил его за волосы, намереваясь, очевидно, стукнуть его головой об пол, но тут Беспутин его укусил. Ах, так ты кусаться, собака, не своим голосом взревел сионист и в свою очередь обнажил зубы.
Привалов сам не заметил, как оказался рядом с Юлией. Смешливая Юлия продолжала хихикать и тут, но уже несколько истерически. Стараясь ее успокоить, Привалов тихонько прижал ее к себе, и она оказалась в его объятиях.
Между тем борцы как-то сообразили, что дело зашло слишком далеко, раз уж и зубы в ход пошли. Они вдруг успокоились и медленно поднялись с пола. При этом Беспутин слегка подзадержался, и когда Фрадкин уже стоял на ногах, Беспутин был еще на четвереньках, и сионист, не удержавшись, толкнул его ногой под зад, отчего Беспутин опять чуть не растянулся в лежку. Но отвечать на выпад соперника ему уже не хотелось. Он встал, поправил пиджак, и сказав, что все о нем еще услышат, ушел, даже не попрощавшись.
Но через неделю у Привалова появился новый посетитель с неприятной фамилией Головлев. Пришел он под тем предлогом, что будто бы имеет книгу с автографом Свистунова и хочет спросить, подлинный ли это автограф. На толчке один прохиндей сказал ему, что это липа, но он сам так не думает. Может, Привалов ему подтвердит.
Ладно, приходите, сказал Привалов и почесал в затылке. Надо было придумать какой-то способ отваживать гостей. Слава — дорогое удовольствие. Собственность делает жизнь нервной и утомительной. Н-да, думал Привалов, что бы там ни говорил наш марксист, капиталист заслужил свой процент. Беспокойство должно быть оплачено.
Автограф оказался подлинный, разговор об этом занял ровно три минуты. Но когда уже Привалов встал, собираясь показать гостю дорогу до вешалки, Головлев развалился в кресле и сказал, что знает Копытмана, Фрадкина и всю семейку.
Что значит семейку, машинально поинтересовался Привалов. И спросив, разволновался, сам не зная почему.
А то и значит, отвечал Головлев, что это все одна семейка. Вы разве не знаете, что сын Копытмана женат на сестре Фрадкина.
Откуда же мне знать, заволновался еще больше Привалов. Я одного Копытмана знаю, и то чисто по делу и случайно.
Ээээ, протянул Головлев, так вы ничего в этой интриге не понимаете. Какой такой интриге, поинтересовался Привалов довольно-таки живо. Против кого? За какой надобностью?
Надобность тут очень простая, охотно пояснил Головлев. Вы, вероятно, знаете, что молодой Копытман собрался уезжать. Фрадкин едет вместе с ним. Фрадкин филолог, а его старшая сестренка тоже филолог. Им нужен будет за границей стартовый капиталец. Головлев сделал паузу. Привалов прищурился. Головлев потяул паузу. Привалов закрыл глаза вовсе. Головлев сказал.
Все очень просто, сказал он. Вы-то уж знаете, что существует филиал свистуновского архива за границей. Вот на него Копытман положил глаз. Он знает, что тут ему капут. Но он не о себе думает. Это такая сволочь — он никогда о себе не думает. Собственное благополучие здесь ему нужно только для детей. Такая сволочь. Головлев покачал головой.
Так-так, подумал Привалов. Мило, очень мило. Копытман-то никак не альтруист. А я-то, а я-то. Ах я свиное рыло, ах я идиотина, я раззява иерусалимская, уж кажется повидал людей, знаю, чем пахнет, а проворонил. Проспал, прозевал, продул. Ан нет, господа, ан нет, Копытман, ан нет, еще поглядим, чья возьмет. Я не я, а я тебя объегорю, бестия продувная. Ишь, старый еврей. На еврея и напал. Еще жопу мне лизать будешь, падла. Но вслух он промолчал. Сказал только: ммммм. И больше ничего говорить не стал.