Легче, легче, отвечал полковник, не так все просто. Письмо у копытмановской шайки надо отнять.
Я, что ли, отнимать буду, ощерился Привалов. Говорю же вам, сами все это дело подстроили, сами и отнимайте. Что вам стоит отнять? Сделайте обыск, всего делов.
Полковник поморщился. Не говорите про то, про что ничего не знаете, наставительно сказал он. Нельзя обыск у них устраивать.
Что значит нельзя, расхохотался Привалов. Это вам-то нельзя? Расскажите это моей покойной бабушке, может, она поверит.
Не грубите, сказал полковник. Говорю нельзя, значит нельзя. Почему — не спрашивайте. У нас есть свои ограничения. Это только вы думаете, что мы что хотим, то и делаем.
Привалов снова пожал плечами. Чего же вы от меня хотите? Чтобы я у них квартиру ограбил?
Ограбить мы и сами могли бы, получше вашего, но это тоже нельзя. И потом, мы знаем, что письма уже давно в квартире нет. Чтобы найти его, надо пол-Москвы обыскивать.
Ах вот оно что, не удержался Привалов, вот почему вы обыск у них сделать не можете. Так бы сразу и сказали. А то: ограничения, ограничения… Фрррр.
Не фырчите, отозвался полковник, а то дофырчитесь. Подумаешь, нашелся мне тоже пацан независимость тут разыгрывать. Короче, вы должны потребовать письмо обратно.
Ну уж нет, отвечал Привалов, я написал его по вашей же просьбе, а теперь на попятный? Не знаю, как насчет ваших ограничений, а у меня есть определенные моральные правила, и я намерен их соблюдать. Кроме того, это бесполезно, они не отдадут.
Так бы сразу и сказали, воткнул ответную шпильку полковник, а то: моральные ограничения, моральные ограничения, знаем мы ваши ограничения. Так вы думаете, что не отдадут?
А чего ради отдавать, сказал Привалов, сами посудите, чего ради? Получено честным путем, подпись подлинная. Слушайте, перебил сам себя Привалов, а они не прикончили старика Копытмана?
Полковник расхохотался прямо ему в лицо. Ну вы даете, сказал он, вытирая пот со лба, ишь какие фантазии у вас в голове. Эх вы, интеллигенция.
Привалов обиделся и замолчал. Он вообще был зол на гаишников и разговаривать больше не захотел. Знаете, сказал он, давайте закончим этот разговор. Что с возу упало, то пропало. Я думаю, что волноваться особенно не стоит. Еще неизвестно, что они там с этим архивом делать будут. Опубликовать такой архив не так-то просто. Нужно работать как следует, а они вряд ли умеют. Правда, Копытман говорил, что невестка неплохой текстолог и добросовестная. Но не надо преувеличивать. Кроме того, публикацию всегда можно дезавуировать. Придраться всегда найдется к чему. Да, и мне в голову вот какая мысль пришла. Предложите копытмановой невестке его миссию. Предложите ей денег. Ей-Богу, согласится.
Полковник посмотрел на Привалова в упор, твердым жестом раздавил в пепельнице сигарету, встал и сказал, что разговор окончен и что если надо будет, то Привалова опять позовут. Быть может, возникнут новые варианты.
Ну делайте, как знаете, сказал, прощаясь, Привалов, я умываю руки. И постарайтесь, пожалуйста, обойтись без меня. Уходя, Привалов даже слегка хлопнул дверью. А что они мне сделают, сказал он сам себе, спускаясь по лестнице. Ну наорут. Пошли они к черту.
И Привалов постарался забыть про заграничный архив. Надо было думать о том, что само плыло в руки и было жизненно необходимо. Брак с Юлией казался Привалову логичным, неизбежным и единственно правильным решением всей проблемы свистуновского наследства. Авансы уже были сделаны и надо было ситуацию поскорее оформлять. А то можно было опять угодить во всякие интриги. Слухи о новом свистуновском архиве ширились. И руки к нему тянулись с разных сторон. При ближайшем рассмотрении среди документов оказалось множество сенсационных. Было бы чем поживиться и сионистам, и попам, и даже, черт возьми, левой оппозиции, если бы таковая в Москве оказалась. Но хотя бы этого добра, радовался Привалов, слава Богу, в Москве не было.
Находился в архиве неплохой товар и для партии и правительства, и даже для гаишников.
Брак Привалова с Юлией, однако, пресек все дальнейшие посягательства на архив. Жали на Приваловых с разных сторон. Но Приваловы держались твердо. Кто настоящие хозяева, намекали они. И все увидели, что настоящие хозяева Приваловы и куда захотят, туда Свистунова и повернут. Позлобствовали, позлобствовали и стали уважать еще больше. Ну что ж, всякое добро рано или поздно находит своего хозяина. В этом, может быть, и есть главное содержание исторического процесса. В самом деле, если глянуть поглубже, то подлинная история — это движение добра (добра — в смысле барахла, то есть барахла в смысле подлинных ценностей, подлинных в смысле материальных (включая духовные). И с этой стороны история — она не зависит от человеческих личностей. Но с другой стороны, от самой личности очень даже зависит, как она в этой истории устроится, то есть к какому добру присосется и как этим добром будет вертеть. То есть куда вкладывать, говоря языком планово-экономическим.