Подошвы выглядывали из-за валуна. Положение, в котором они пребывали, не оставлял сомнения, что «дух» лежал. Причем, лежал не просто так — ничком на боку. Нормальные люди, вздумавшие отдохнуть от трудов и путешествий, никогда не используют эту позу. Если, конечно, они перед этим сильно не выпили и не отключились где-нибудь под забором.
Чувствуя, как холодная ярость заливает его от пяток до макушки, Саранцев подошел ближе к «памятнику героям Плевны» (при этом Муззафаров даже не пошевелился) и зло бросил Жукову:
— Ты чего туда залез, орел горный?! Равнины обозреваешь? А ну слезай, птица! И ты, Муза, тоже! Почему ты без автомата, а?
— Я отобрал, — гордо сообщил сержант Жуков.
— Зачем?!
— Он драпануть вместе с золотом хотел! «Духа» освободить, мешок забрать и двинуть в Афган. У него какие-то родственники здесь. Вот он и…
— Неправда! — выкрикнул вдруг пробудившийся Муза, демонстрируя всем мощный кровоподтек на левой скуле, — Этот ишак ничего не понял!
— Мне вы скажите, уроды, главное! — перебил его Саранцев, — «Дух» жив, вы с ним ничего не сделали?
— Да в отрубоне «дух», — пренебрежительно махнул рукой Жуков, — Как он начал базарить с Музой, деньги ему предлагать, так я ему прикладом его и двинул по башке. Да не беспокойтесь вы, товарищ старший лейтенант! Живой он. Я проверял.
Ситуация начала проясняться. Не опасаясь теперь повернуться спиной к вооруженному до зубов Жукову (до этого Саранцев думал, что него «сорвало крышу»), Саня подошел к Нурулло и приложил два пальца к сонной артерии. Пульс прощупывался.
Проверив на всякий случай связанные руки пленника, старший лейтенант пошарил у него по бритому затылку. Так и есть: около правой макушки «духа» наливалась громадная шишка. Однако перелома черепа не наблюдалось, и Саня несколько успокоился.
Вернувшись к своим солдатам, он произнес:
— Жук, не приведи Аллах, если ты ему мозги отбил… Если он все забудет, я тебя лично… В общем ты понял, Жук?…
Сержант в ответ скорчил невинную рожицу.
— Докладывайте по — порядку, что тут произошло, — обратился Саранцев к обоим воякам и подумал: «Не Нурулло, а сплошное недоразумение! Одни приключения с ним…»
В ходе допроса сержантов, в ходе которого Муза то и дело переходил на таджикский язык и начинал на нем материть Жукова, Саня понял главное: бойцы пали жертвой языкового барьера.
Воспользовавшись тем, что уроженец Пскова не знает таджикского языка, полевой командир попытался склонить к измене Муззафарова. Он предложил ему половину из тридцати килограммов золота, что лежали в мешке у ног Жукова (перед разведкой Саранцев вручил «эрдэшку» на хранение сержанту).
Пока Муза слушал длинную эмоциональную речь Нурулло, ни бельмеса ни понимавший псковитянин заряжался ядом подозрений. Их подогревало обстоятельство, что Жук за время службы все же выучил десятка два слов. Среди которых были «деньги», «золото» и «родственники».
Когда же таджик в ответ заговорил не менее возбужденно (речь шла о том, что Муззафаров не верит не одному слову «духа», который прирежет его, как только доберется до своих сородичей), и при этом показал рукой на мешок с золотом, сержант созрел и начал действовать.
Первым делом он треснул прикладом по черепу Нурулло. После чего наставил ствол на таджика и приказал сдать оружие. Муза в ответ послал Жукова на три веселых буквы по-таджикски. Псковитянин местные ругательства знал хорошо. Поэтому, не дожидаясь перевода, он саданул Муззафарова прикладом в скулу, отобрал автомат и водрузился над побежденными врагами и бывшими союзниками аки гордый кречет…
Саранцев привел бывшего полевого командира в чувство. И при помощи Николая (Нурулло сверкал глазами на своего бывшего нукера, но на вопросы отвечал) убедился в правильности составленной картины. После чего объявил благодарность Жукову за бдительность. В качестве же компенсации за плюху Музе распорядился, чтобы по возвращению псковитянин на закукорках провез таджика вокруг заставы. Тем более, что опыт на примере Нурулло у того уже был…
— Лично прослежу! — заявил старший лейтенант, на корню пресекая ворчание Жукова, — Вы теперь настоящие братья по оружию.
…Можно сказать — кровные, — добавил он, искоса посмотрев на синюю скулу Муззафарова.
…Пятеро людей, сгрудившись на пятачке, свободном от каменных обломков, сидели на узловатых корнях гранатового дерева. Как оно очутилось здесь, среди неуютных скал прибрежной кромки Пянджа, вдали от родных ему садовых кущ?