«В Москве сейчас ночная жизнь в полном разгаре. Центр залит огнями, поток машин. На Пушкинской и на Тверской ночные «бабочки» тусуются. А я здесь «играю в солдатики»…
Уже второй месяц. Весь левый фланг облазил. И кому это нужно? Читателям газеты, большинство которых составляют люди, живущие совсем другими интересами? Они прекрасно обойдутся без моих репортажей из «горячих точек». Для них они всего лишь экзотика, а экзотики не должно быть много.
Этим ребятам, что сидят на глиняной приступке в шаге от меня и смолят моршанскую «приму» в кулак, чтобы не засек снайпер? Да они мою газету в глаза не видели и не увидят. Более того, не прочитают ее и их родственники в России. Армия сейчас у нас рабоче-крестьянская, интеллигенция в солдатских погонах — нонсенс, поэтому газету в семьях этих пацанов не выписывают и не покупают.
Родине нужно? Стоп, а что такое Родина? С детства мы знали: «моя Родина — Советский Союз». Теперь его не стало. Теперь у нас Родина — Россия. Я слишком долго мотался по национальным окраинам страны, чтобы быстро привыкнуть к тому, что она сжалась, как шагреневая кожа. После августа 1991 — го прошло три с половиной года, а в Таджикистане до сих пор народ не понял, что произошло. А в России все поняли?
Нужно ли России, чтобы ее сыны умирали здесь? Как это сейчас говорится — на «южных рубежах СНГ». Слово — то какое выдумали… Почти как СПГ — станковый противотанковый гранатомет. Подавляющему большинству в стране наплевать на какие-то там «южные рубежи», у него более насущные проблемы. Государству? А есть ли оно, государство? Порой мне кажется, что многое в нем происходит просто по инерции с прошлых времен. Люди делают что-то, не задумываясь…
В центре прожигают жизнь за счет этого самого прошлого, не создавая ничего взамен. А здесь по привычке воюют и умирают. Что это — гены?
Гены народа, который не может иначе. Без государства его просто не будет, он покончит жизнь самоубийством, как человек, потерявший смысл жизнь. И это уже происходит. Безудержное пьянство, начиная с самых верхов и заканчивая низами — разве не самоубийство?
Но нас еще рано сходить с арены истории. Если нет смысла, его нужно выдумать. У нас вышибли одну опору, мы с упорством муравьев начали строить другую. И ведь построим, а? С помощью вот таких парней в погонах, о которых сейчас вытирают ноги. Гены… Сейчас, когда вокруг столько вакханалии, какая-то спайка, традиции и нежелание разлагаться остались только в армии. Как и полагается в переломные моменты истории, когда нет никаких ориентиров.
Интересно, сколько она продержится так? Группу советских войск в Германии Гельмут Коль разложил дойчмарками буквально за несколько лет…»
Уфимцев вспомнил лейтенантов, приехавших из Дрездена в 1990 году к своему бывшему солдату, учившемуся на журфаке МГУ, и угощавших их, студентов, немецким баночным пивом. Их разговоры… Господа (нет, тогда еще товарищи) офицеры предпочитали обсуждать свои новые должностные оклады после объединения Германии, возможность по — дешевке покупать машины и затариваться западными тряпками.
«А вот тебе это зачем нужно, Игорь? — прикурил от окурка новую сигарету Уфимцев, чувствуя, как никотином уже начинает царапать горло, — Имя здесь не сделаешь — для этого нужно писать либо про политиков и банкиров, либо про бандитов. А я… Такая же пехота, как все они здесь. Окопник. Но мне здесь нравится. Здесь я вижу смысл жизни. Своей жизни. Здесь я приобщаюсь к чему-то великому, пусть даже неосознанному, муравьиному. Сейчас государство строится с окраин. Только здесь понимают его смысл.
И мне здесь просто хорошо. Легко с этими ребятами, проще. И, пожалуй, единственный смысл моего пребывания здесь — демонстрация этим людям, что они делают важную работу. Корреспондент приехал — значит, о них на севере за этими горами еще не забыли. А то, что за этими горами забыли о самом корреспонденте — дело пятое…»
Витьковский положил на бруствер бинокль, потер озябшие руки и присел на корточки рядом со смолившим табак журналистом:
— Что, корреспондент, пригорюнился — замерз?
— Нет, просто думаю, — Игорь раздавил о каблук очередной окурок.
— Если замерз, — продолжал лейтенант, не слыша последней фразы собеседника, и продолжая напряженно размышлять о чем-то своем, потаенном, — Можешь опять в вагончик идти. Я тебе сопровождающего дам. А я здесь до рассвета посижу. Не нравятся мне эти ракеты, ох не нравятся…
Уфимцев представил холодную коробку временного жилища, в котором не разжигалась печка — буржуйка (труба была разбита осколком «эрэса» во время последнего артналета) и ответил: