В тот год, после битвы при Веллетри, многие французские придворные под предлогом расстроенного здоровья приехали провести зиму в Неаполе. Они были желанными гостями во дворце; самые богатые вельможи считали своим долгом приглашать их на все празднества. Старинная испанская чопорность и строгость этикета, совершенно исключавшие утренние визиты к молодым женщинам и решительно запрещавшие им принимать мужчин в отсутствие двух-трех друзей, избранных мужьями, как будто немного смягчились, отступив перед непринужденностью французских нравов. Восемь или десять изумительно прекрасных женщин делили между собою общее поклонение; но молодой король, тонкий знаток красоты, утверждал, что лучшим украшением его двора является юная Розалинда, дочь князя де Биссиньяно. Князь этот, бывший австрийский генерал, человек весьма мрачный, осторожный и находившийся в тесной дружбе с архиепископом, не показывался во дворце в течение всех четырех лет правления дона Карлоса, предшествовавших битве при Веллетри. Король видел князя де Биссиньяно только во время двух целований рук, а именно: в день рождения короля и в день его именин, присутствие на которых вменялось всем вельможам в обязанность. Но чудесные празднества, устраиваемые королем, привлекали к нему приверженцев даже из числа семейств, преданных «правам Австрии», как выражались тогда в Неаполе. Князь де Биссиньяно, нехотя уступая настояниям своей второй жены, донны Фердинанды, позволил ей бывать во дворце и брать с собою его дочь, прекрасную Розалинду, которую король Карлос провозгласил первой красавицей своего королевства.
У князя де Биссиньяно было от первого брака три сына, положение которых в свете очень его заботило. Титулы этих сыновей, герцогские или княжеские, казались ему слишком громкими для того скромного состояния, которое он мог им оставить. Эти горестные мысли стали еще более мучительными, когда по случаю именин королевы король произвел многих молодых людей в чин сублейтенанта своих войск. Сыновья князя де Биссиньяно не вошли в их число по той простой причине, что они ни о чем для себя не просили; но на следующий день после официального торжества их сестра, юная Розалинда, вместе с мачехой явилась с визитом во дворец, и королева, заметившая, что, когда при дворе в последний раз играли в салонные игры, у Розалинды не было никакой вещицы, которую она могла бы отдать в качестве фанта, сказала ей:
— Хотя молодые девушки не носят алмазов, я надеюсь, что вы согласитесь в залог дружеских чувств вашей королевы и по моему особому повелению носить это кольцо.
И королева дала ей кольцо, украшенное алмазом стоимостью в несколько дукатов.
Это кольцо явилось для старого князя де Биссиньяно причиной величайшего затруднения: его друг архиепископ пригрозил ему, что он велит всем священникам своей епархии не давать перед пасхой отпущения грехов дочери князя Розалинде, если она будет носить испанское кольцо. По совету своего старого духовника князь предложил архиепископу в качестве mezzo termine[7], что он прикажет изготовить совершенно такое же кольцо и вставит в него алмаз из фамильных драгоценностей, которые переходили из рода в род от одной княгини к другой. Донна Фердинанда очень рассердилась.
Разгневанная этим покушением на ее шкатулку с драгоценностями, она требовала, чтобы отобранный у нее алмаз был заменен кольцом, подаренным королевой. Князь, подстрекаемый старой дуэньей, возглавлявшей его домашнюю камарилью, рассудил, что приобщение кольца Розалинды к фамильным драгоценностям могло бы после его смерти лишить Розалинду права собственности на это кольцо, а если бы королева заметила подмену, отняло бы у нее возможность поклясться кровью св. Дженнаро в том, что она по-прежнему владеет им; впрочем, она могла бы это доказать, сходив за кольцом в палацце своего отца.
Этот спор, который Розалинда не принимала близко к сердцу, целые дни волновал весь дом. Наконец по предложению княжеского духовника кольцо королевы было отдано на хранение престарелой Литте, старейшей дуэнье семьи.
Мания знатных неаполитанцев считать себя независимыми властителями, имеющими каждый свои особые интересы, приводит к тому, что между братьями и сестрами не существует никакой привязанности и что их интересы всегда определяются требованиями строжайше соблюдаемой ими политики.