Не подумайте только! Я не перечитал Ницше и у меня нет проблем с самооценкой.
Просто до некоторых фактов со временем доходишь. Мне, правда, для понимания сути дел пришлось умереть. Но не беда. Зато сколько интересного узнал!
Вы когда-нибудь видели муравья больше слона и слона размером с пылинку? А я теперь видел. И верблюда в игольном ушке и женщину, обратившуюся в соляной столб – всё видел. И много-много воды. И настоящий свет. Не тот, который можно встретить на земле, нет. СВЕТ. Настоящий. Такой яркий, что, наверное, выжег бы глаза. Если бы они у меня имелись. Вот умора! А глаз-то и нет. И рта нет. Но я всё равно знаю, каковы на вкус самые удивительные на свете блюда. Правда, и вкус отвращения, чистого, неподслащённого тоже узнал. Гадость, скажу я вам. Настоящая гадость.
Так о чём бишь я?
Ах да! Я – свой Бог. И свой Дьявол. Это я к тому, что сам себя наказываю и хвалю за все дела, сделанные ТАМ. Раньше. И это не как в «Заратустре». Не в том смысле, что сам решаю, что такое хорошо и что такое плохо. В глубине души мы все, и старина Гитлер и мерзавец Пушкин прекрасно знаем, как поступать можно, а как нельзя. И, в конце концов, наступает момент, когда за всё содеянное мы получаем сдачу. Иногда пинком. А иногда конфеткой.
Я научные трактаты строчить не собираюсь. Это ж как я вам опишу смерть? Нет уж, увольте. Но наказания за грехи, поверьте, есть. Как и поглаживания по головке за переведённых через нужные дороги старушек.
А вы что думали? Старичок на облаках и дядька с рогами под землёй? Не смешите! Даже теперь это кажется невозможным.
Хотя невозможность – понятие относительное. Я вот вчера… Или тысячу лет назад… В общем, летал на хвосте колибри. Ух! Это вам не Формула-1!
А вот за утопленную кошку я мучался долго. Не раскалённые сковородки, конечно… Но будто сжираешь сам себя, выплёвываешь и начинаешь сначала… Ох, прости меня, Мурёна! Поверь, я за эту глупость получил сполна.
Вот только один минус. Рано или поздно (подозреваю, что всё-таки поздно, очень поздно) всё надоедает. Потому что всё попробовал, всё испытал. И становится тоскливо. Так скучно и одиноко…
Позвольте, каждый день умирает 160 000 человек! И где же они все? С кем погонять в мяч или полюбоваться на закат?
Почему-то я совсем один. Быть может, именно этим я сам себя наказываю за какой-то ещё не ведомый мне грех.
С другой стороны…
Я многому научился.
Я могу созидать.
Создам-ка я себе друга. Нет, подругу.
И назовём её, к примеру, Ева.
Ведьма не может
Ведьма не может плакать. Она может обманывать фальшивыми слезами. Даже если они настоящие.
Ведьма не может умереть. Она может уйти и ждать. Ждать момента, когда появится шанс снова вступить в игру.
Ведьма не может сдаться. Она может ползти вперёд, вгрызаясь в своих палачей и не замечая, как сама становится палачом.
Ведьма не может просто идти. Она может шагать по дороге судьбы с гордо поднятой головой.
Ведьма не может любить. Она может отдавать своё тело как плату за доверие.
Ведьма не может просто жить. Она может двигаться к цели. Веками. Снова и снова спотыкаясь, но вставая и упрямо продолжая путь.
И когда она добьётся всего, чего хотела, она больше не сможет жить. Не потому, что жизнь потеряла смысл, а потому что уже выполнила свой долг.
И она сама станет под нож, который когда-то дала тому, кого не могла любить.
И бесконечно долго будет ждать момента, когда в сердце погаснет последняя искра жизни.
Не тот, кого она не смогла полюбить, принёс смерть. Ведьма сама выбирает участь, сама убивает себя, продолжая взывать к смерти год за годом, веками.
Потому что иначе она не была бы ведьмой.
И она уже не заплачет, потому что ведьмы не могут плакать.
И не умеют смеяться.
Призраки дома Винчестеров
Джон не высовывался из комнаты уже неделю. Жена радовалась, что он хотя бы раз в день отвлекался на еду: по крайней мере, тарелки с супом исправно пустели.
Джон творил. В молодости он был лучшим оружейником города. Родственники искренне радовались в день их с Мэри свадьбы, а подруги столь же искренне завидовали крайне выгодной партии.
Но прошли годы. Время не стало более мирным, но спрос на оружие сильно упал. Появились новые, более молодые и более талантливые оружейники.
Джон сдавал позиции. Упорно и бесповоротно. Требовалось либо чудо вроде наследства от состоятельной тётушки Мэри, либо новый шедевр Джона. И на скупую тётушку надежды было больше.
В это утро сразу всё пошло не так: токсикоз Мэри дал о себе знать ещё в четыре часа и она уже не смогла уснуть. Кухарка опять забыла убрать молоко, а прокисшая жижа не унимала желудок; погода тоже не обещала ничего хорошего и (чему уж удивляться?) что-то загрохотало в мастерской Джона, и по дому медленно начал расползаться запах серы.