Инна ответила сразу:
– В детях. – Материнский инстинкт у нее всегда превалировал над остальными.
Колесо оглядел несчастные три метра лаборантской и снова торопливо забубнил:
– Говори, что надо! Говори, что надо!
Инна взглянула на старую раму и подумала:
– Может, окно здесь покрасить?
Он тут же пригнал к ней двух шнырей, нашел им краску, кисточки и покрикивал точно так же, как Гармонист:
– Работайте, суки! Чтоб все блестело!
Свою конурку Инна использовала, только чтобы оставить пальто и бросить там сумку, весь день она крутилась по зоне, ходила на уроки и в отряд.
– Свобода – это не подарок, – она везде толкала свою программку, – не день рождения, не красный день в календаре… Свобода – это образ мышления. Позитивное оно у нас? Или негативное?
Абстрактную лексику не все понимали, но Инна старалась, объясняла попроще:
– Что мы думаем о людях? Они хорошие или плохие? Это важно. Если мы будем считать, что все кругом сволочи, тогда мы пропали! Потому что наши глаза будут видеть одних сволочей.
В отряде, то есть в казарме, там, где стояли кровати, была стерильная чистота. Зэки драили палубу круглосуточно. И цветочки у них были на подоконниках, и рыбки в аквариуме, и канарейки, и хомяки… Хомяков разводил Колесо, они у него плодились в диком темпе, он раздавал их учителям, так что у каждой учительницы дома жил хомяк.
Колесо любил животных, он получил свои два года за поросенка: пошел работать на свиноферму и там его спер, хотел откормить и продать как большую свинью. Он хорошо рисовал, и тоже всегда только животных, причем очень подробно, в мельчайших деталях – если птичка, то он прописывал ее до последнего пера. И книжки читал только Сетона-Томпсона. Это вообще-то было неплохо для двоечника, поэтому Пуговица ему разрешала рисовать зверушек на уроках литературы.
Гармонист это творчество как-то заметил, устроил разнос, но, когда приехала комиссия с проверкой, он приказал повесить рисунки в коридоре и отчитался: «Кружок анималистов, создали силами педколлектива».
Обедала Инна тоже вместе с мальчишками в колонийской столовой и даже стырила оттуда две металлические шконки – хорошая посуда, в пионерском лагере у нас была такая же.
– Что давали? – спрашивали ее коллеги в учительской.
– А вы не знаете? Вас разве столовая не кормит?
– Да он же сдохнет, – сказала ей математичка, – если нам будет хорошо.
Она имела в виду Крошку Цахеса, начальник школу не любил. Каждый день из колонии выезжал автобус, отвозил молоко для его мамы. Учителя в это время топали домой по дороге, автобус был пустой, но проезжал мимо.
В конце дня вместе с другими коллегами Инна проходила через КПП, в это время зэки маршировали на плацу. И всегда кто-то один, как только заметит, что учителя выходят из зоны, вдруг начинает из строя орать:
– Крысы!
И весь отряд за ним выкрикивает:
– Крысы! Терпила! Ковырялки!
Инна еще не знала тюремный жаргон. Ей объяснили, что такое терпило.
– Терпило – этот тот, кто от тебя терпит. В зоне тебя считают крутым, если у тебя есть терпило.
Один голосишко звенел громче всех. Это был маленький Вовчик. Он сбежал из дома, потому что отец много пил и сильно дрался. Вовчик уехал в Москву и там умудрился целый год прожить в одном кафе, инкогнито. Зашел случайно, взял пирожок, заметил, где вход, где выход, а вечером вернулся и спрятался в бытовке. Отличное место для ночевки, тепло, и всегда есть покушать. Днем он уходил в город на мелкие кражи, а ночевать возвращался в кафе. За целый год его не засекли, он попался, когда поставили сигнализацию, сработал датчик движения. Вовчика отлупили, выкинули на улицу. Он попробовал воровать из машин магнитолы, но и там его подвели сигналки. В зоне Вовчик был чушкой, у таких, как он, терпил не бывает, зато в строю он орал громче всех, пока патруль его не затыкал.
На следующий день этот Вовчик вместе с другим таким же чушкой прибежал в кабинет литературы и как ни в чем не бывало стал лебезить: «Где прибрать? Что помыть?»
Пуговица оставила пацанов подметать. С задних рядов в проход между партами вылетели кульки, свернутые из тетрадных листков. Поганцы гоняли их вениками и ржали.
– Что это? – спросила Инна про эти кульки.
– А… – Пуговица брезгливо сморщилась, – не обращай внимания, – и цыкнула на чушек: – Да не пылите! Неужели ума не хватает взять и веник намочить!
Это были кульки для спермы, самые тупые на задних партах разряжались, пока Инна рисовала им все прелести свободной жизни. Новая женская плоть в мужской зоне, еще и молоденькая, – это, конечно, событие. Она об этом думала, поэтому одевалась как монашка, свободный пиджак скрывал все лишние женские подробности.