Ломали не всех. Бугор Ромашин не сломался. Его не дергали к собакам в предзонник, его уважали и зэки, и режимники. Учителя тем более. Был случай, все с тем же Колесом. Тот рисовал зайчат на уроках математики, а когда подошли экзамены, испугался сдавать. Уперся: «Не пойду на экзамен», – и все. Математичка позвала Ромашина. Он отвел Колесо в раздевалку. «Ну что, Колесо, – сказал он, – боишься контрольную?» Ромашин не был садистом, он бил всегда только один раз, и многим это очень помогало. После того разговора Колесо написал контрольную аж на четверку.
Инна забрала у этого художника похабную картинку. Герман тоже протянул ей листок, это были стихи. Нет, слава богу, не про любовь. Чего-то там такое начиналось, про раму оконную…
Инна этот стих прочитала сразу же в классе. Ей показалось, что-то в этом есть, что-то просвечивает, как лифчик через кофточку, в этих мутных строчках.
– Какая у тебя статья? – спросила она Германа.
– Сто пятая, часть вторая.
– Начал бить и не смог остановиться…
– Смотрели мое дело?
– Нет, догадалась.
Такая же история случилась с ее братом. Ему было шестнадцать. Вышел зайчик погулять, выпил с друзьями, началась драка… Брат ударил человека ножом, а виноватой считала себя Инна.
С рождения брат был у нее на руках. Когда он падал в лужу, доставалось ей, и спали они вместе – когда он писался, ее ночнушка была мокрой. Она ему читала Винни-Пуха… А потом Инна уехала в город учиться, увлеклась своей жизнью и не заметила, что младший вырос. Она увидела его в суде в клетке вместе с подельниками. Родственники погибшего парня кричали на них:
– Сволочи! Убивать таких надо! Душить! Скоты поганые, толпой одного забивали…
Инна не могла поверить, что все это про него, про ее родного брата. Она же знала: он хороший, и с ним случилось что-то страшное на том потерянном отрезке времени между Винни-Пухом и судом. Она захотела понять, что происходит, поэтому и поехала в зону. Практика закончилась в конце января, но Инна задержалась и только в начале марта поехала домой готовиться к защите своего диплома.
А в городке у нас растаял снег, вся гадость, все бумажки, окурки и прочая дрянь, которую мы набросали за зиму, вылезла наружу. Автобусы стояли, не было бензина, и до вокзала Инна топала пешком, вместе с Колесом.
Заключенный Колесников освободился. На нем уже не было тюремной робы, учителя его одели, нашли штаны и куртку. Колесо был детдомовский, за ним никто не приехал, и никто его на свободе не ждал. Он долго пялился на расписание поездов, Инна спросила:
– Куда ты едешь?
– Поеду в Питер. У меня друг в Питере.
Колесо соврал, точнее, придумал. Никакого друга в Питере у него не было.
И как вы догадались, диплом у Инны был лучшим на потоке, она сдала экзамены в аспирантуру и поехала домой, в деревню, к маме отдохнуть.
На огородик вышла, дернула морковку и грызла ее, сидя на бревне. К ноге прильнул щенок, новый, неизвестный, он сразу ей не понравился. Трус и подхалим был этот пес, он кидался на Инну, а мужикам соседским облизывал кирзачи. Такой запустит в дом любого – от страха или за кусок колбасы. И спрашивается, откуда подлость у собаки? От природы, другого ответа Инна не нашла. Щенок родился сволочью в отца своего, соседского Тузика, и вдобавок ко всему еще и заразился чумкой, после болезни он стал плохо видеть и слышать. Этот уродец потерся возле Инны и кривенько заковылял по стежке на проезжую дорогу.
Вдалеке показалась грузовая машина, Инна ее уже заметила, а пес еще не слышал и медленно чухал на середину асфальта. Машина приближалась, уродец направлялся прямо под колеса. Инна спокойно наблюдала за этим, ей не хотелось щенка останавливать. Когда грузовик проехал, она спокойно вышла на дорогу, подняла собачий труп на лопату и закопала в канаве за огородом.
Помыла руки из железной лейки, сорвала огурчик… У нее осталось неприятное чувство от только что увиденной смерти, пусть даже собачьей, и опять она начала мысленно спорить с директором: «Да, Гармонист. Закопать нелюбимую собаку легко. А вот смириться с тем, что человек родился сволочью, трудно. Особенно если он твой брат».