– Если ты беременная – все, считай, что ты мне не дочь.
Алена ушла в свою комнату, в которой ничего не менялось со времен детского сада. Висели книжные полки со сказками, и мягкие игрушки никто не убирал, и детские рисунки были приклеены к старым обоям. Две иконы стояли на шифоньере, старинные иконы в тяжелых окладах – остались от прадеда-священника. «Дедуля, помоги», – попросила Алена, других молитв она не знала.
Прадед был расстрелян в семнадцатом году, и после этого в его семье патриархат закончился, дальше род продолжался без мужчин. Его дочка, бабуля Алены (рядом с иконами висел ее фронтовой портрет), замуж не выходила, из этого дома она ушла на войну, а в сорок пятом вернулась сюда, живая и беременная, с трофейным немецким сервизом. Таких отчаянных и беременных девок с фронта вернулось немало. Никто, конечно, не швырял им под ноги цветы, никто не ликовал: «Ура! Ура! Слава женщинам-победительницам!» Бабуле это было и не важно. А важно было то, что в сорок пятом родилась Аленина мама. Бабка радовалась живому ребенку, потому что на войне она видела много мертвых детей.
Мать тоже родила Алену без мужа, в тихое мирное время, но именно тогда и стали замечать в этом статусе матери-одиночки какую-то ущербность. И мама заметила, что женщины, у которых есть мужья, чем-то выгодно отличаются. Поэтому она всегда Алене говорила: «Будь хорошей девочкой».
Алена никак не могла понять, кто такие хорошие девочки. Хорошие девочки не трахаются, не рожают в девках, не шляются по дискотекам, не курят, не ругаются матом – их вообще не видно и не слышно. Хорошая девочка не должна двигаться, потому что любое движение, каждый шаг в этот загадочный мир влечет за собой преступление. Выйдешь вечером на танцы – обязательно бухнешь и кого-то снимешь. Хорошая девочка – мертвая девочка, получается так.
В ту ночь, после разговора с мамой, Алена кое-что придумала. Она постелила себе белую простыню, надела новую рубашку и легла спать. В детской своей комнатушке, через стенку от мамы, она решила: «Если утром не начнутся месячные, пойду на вокзал и брошусь под поезд».
Сейчас, на Сейшелах, с бокальчиком рома, вспоминать об этом было весело. Мальчишки, которые, понятно, были далеки от этих девичьих проблем, замолкли и смотрели на Алену, не моргая. Было слышно, как булькает ром, который Сашуля разлил по бокалам. Алена улыбнулась и затанцевала на шелковой обивке выдрипистого стула: «И снится нам не рокот космодрома, не эта ледяная синева…»
Мальчики выпили молча, Макс нервно зачмокал губами и подул себе на лицо.
– О господи! – застонал он. – Я не могу представить это! Алена, маленькая, в постель легла, ручки на груди сложила, как в гробике… Мать через стенку, ничего не знает… О господи, прости меня за все!
– Вы прикиньте, – усмехнулась Алена, – как мне сразу полегчало, когда я так решила. Спала всю ночь как убитая.
– Да знаю, знаю, – кивал с глубоким пониманием Макс. – У меня у самого был пузырек с таблетками, нитроглицерин отцовский. Я его года три с собой таскал, на всякий случай, если трояк получу…
– А какая у меня была перина! – вспомнила Алена. – Перина настоящая, от бабушки досталась. Она такой мне мягкой показалась! Лежу и думаю: «Какая у меня обалденная перина!» На полном серьезе, лежу и думаю: «Я сплю на своей перине в последний раз». И, слава богу, утром, еще глаза не открыла, чувствую: все в порядке. А то бы правда под поезд кинулась…
На лбу у Сашули появились три поперечные морщины, он взял салфетку, вытер пот.
– Вы в гроб меня загоните. Уроды! Один с собой отраву носит, отличник хренов. Другая под поезд кидаться надумала… С вами дурочка с ума сойдет!
Он держал в руке пустой бокал и шарил по столу глазами.
– Макс, где бутылка? – спросил он с раздражением.
Вторая бутылка, которую только открыли, со стола исчезла. Ее спрятал Макс. Он решил, что Сашуля пьет слишком много. В последнее время это его беспокоило все чаще. Когда язык любимого начинал заплетаться, Макс принимался рассуждать о вреде алкоголя.
– Сашуля, успокойся! – начал он, как обычно. – Сядь! Тебе уже хватит!
– Где ром? – Сашуля повторил вопрос, он знал уже про эти фокусы с исчезновением бутылки. – Куда заныкал?
И начались кровавые стенания.
– Алена! Ты посмотри на него! Ну зачем он так много пьет?! Он же высадил бутылку, ну куда ему вторая? Он же в хлам!
– Кто в хлам?! – разозлился Сашуля. – Куда ты спрятал ром?
– Алена! Ну скажи ему! Он себя убивает! О господи! Прости меня! Я не могу смотреть на это!
Сашуля выглядел вполне прилично, особенно в сравнении с Максом, который напивался раньше Сашули и начинал разглагольствовать, Алена попыталась все уладить.