Будь что будет, и, узнав у мальчишек, играющих во дворе, номер квартиры Закруткиных, я вошел в подъезд.
Поднялся по широкой, ограниченной резной чугунной решеткой с лакированными поручнями, лестнице, позвонил.
За дверью послышались шаги, затем молодой бодрый голос спросил: «Кто там?»
– К Константину Петровичу. По службе.
Дверь распахнулась, и на пороге собственной персоной очертился Алекс-Еско фон Шеель.
Молодой человек поздоровался и ответил:
– Папы нет. Он в командировке.
– Извините, – прочистив горло, откликнулся я и на всякий случай аккуратно спустил курок, тем самым поставив ТТ на предохранитель. – Я зайду в следующий раз.
– Вы хотели что-то передать папе?
– Нет, это не горит. А вы кто будете?
– Сын, Анатолий.
– До свидания, Анатолий.
Я направился к лестнице, затем, изобразив догадку, вернулся.
– Как же я забыл. Отец говорил, что вы учитесь в МГУ?
– Нет, в инязе, на германской филологии.
– Должно быть, увлекательнейшее занятие?
– Да-а… – неуверенно подтвердил студент Закруткин.
Я еще раз попрощался и направился к лестнице.
Дверь за мной подозрительно мягко захлопнулась.
Одна – наиглупейшая! – мысль билась в виске.
– Вот здесь, – указал Николай Михайлович на голубенькую жилку, бившуюся в миллиметре от геометрически ровного шрама, отчетливо проступавшего сквозь поредевшие седые волосы.
Заметив мой взгляд, он мимоходом пояснил.
– Фашистский осколок, – затем вернулся к рассказу. – Шел и нервничал – не спугнул? Не дай Бог, спугнул! Вроде нет… Самому стало смешно – кого спугнул? Что значит «спугнул»? Сына полковника Закруткина или сбежавшего гаденыша? Как я мог его – или их – спугнуть, если ни тот, ни другой никогда меня в глаза не видали? Меня другое будоражило – выходит, это два разных человека?!
Но какое поразительное сходство!!
На следующий день я доложил Федотову о находке.
Начальник отдела внимательно выслушал, потом спросил:
– Вы, товарищ Трущев, соображаете, что говорите?
– Так точно, товарищ комиссар третьего ранга.
Павел Васильевич снял очки и принялся протирать стекла, затем потянулся, снял телефонную трубку и тусклым голосом произнес:
– Наркома!
Пауза.
– Лаврентий Павлович, есть вопрос. Да, неотложный. Хорошо… Со мной Трущев. Слушаюсь!
В коридоре Федотов, дождавшись, когда я подстроюсь под его шаг, предупредил:
– Вы, голубчик, про мистику не распространяйтесь. Сходство обнаружили случайно.
– Так точно. Вы мне не верите, Павел Васильевич?
– Почему не верю, – пожал плечами начальник отдела. – Я в мистику не верю, а в подобие очень даже верю. Если, конечно, вы, голубчик, не преувеличиваете. Наркому скажете – сработала интуиция. Шестое чувство, так сказать. Понятно?
– Слушаюсь.
На этот раз Берия встретил молодого сотрудника более доброжелательно и без возражений дал санкцию на негласный сбор сведений об Анатолии Закруткине. План игры сложился накатом – глупо было отказываться от возможности окончательно расколоть Барона. За ним без всяких сомнений должна была тянуться длинная вереница сообщников.
На прощание Берия предупредил:
– Это хорошо, Трущев, что на этот раз ви не проморгали, однако поиски настоящего преступника – это ваша прямая обязанност.
– Что можно сказать о молодом Закруткине? – Трущев помешал чай и вытащил ложку. – Парень казался своим в доску. Комсомолец, ворошиловский стрелок, крепок физически. На такого можно положиться, если бы не одно «но». В тридцать шестом, на первом курсе, Анатолий подал заявление с просьбой направить его в Испанию на помощь бойцам-интернационалистам, однако спустя неделю забрал его. Свое решение мотивировал необходимостью лучше освоить язык.
Когда я под видом вербовщика встретился с Анатолием и задал этот вопрос, тот признался, что забрать заявление его заставил отец. Полковник решительно, не слушая никаких возражений, настоял, чтобы сын напрочь забыл о всякой нелегальщине.
– Твоя стезя, – напомнил он, – научная работа. Этим и занимайся. Когда понадобишься, тебя вызовут, а до той поры учись, повышай культурный уровень.