— Если он валяет ваньку, предупреждаю, я не смогу дать положительный ответ. Я буду молчать.
— Это ваше право, Вольф Григорьевич. Его у вас никто не смеет отнять.
— Да ну?! – удивился заметно погрустневший экстрасенс.
— Я же сказал «не смеет», а не «не может».
Мессинг погрозил мне пальцем и по–родственному поинтересовался.
— Как дочка, Николай Михайлович?
— Такая красавица растет!.. Она испекла вам пирожки, предупредила – «это доктору Айболиту! Только ему!..» Нам на праздники выдали по три килограмма муки…
— Вас неплохо снабжают, Николай Михайлович…
— В меру, Вольф Григорьевич. Чтобы мозги шевелились.
— Не прибедняйся, Николай. Я‑то знаю, какие у тебя мозги. Впрочем, что мы все о делах да о делах. Может, сходим поужинаем?
— Обязательно. Там вы поделитесь со мной, не обижают ли вас местные, жутко идейные тыловики?
— За тыловиков спасибо. Теперь они обходят меня стороной, как, впрочем, и ваши коллеги из местного управления НКВД. Стоит им только услышать о Мессинге, они теряют дар речи. Еще ни разу не вызывали.
— Вот и хорошо, а вы говорите, что от Лубянки мало пользы.
Это был незабываемый вечер воспоминаний…»
Далее на три страницы шел многословный отчет о разговоре, состоявшемся в гостиничном ресторане. Тем читателям, кто знаком с ранее опубликованными материалами по делу В. Г. Мессинга*, (сноска: романы «СупервольФ» и «Супердвое: убойный фактор») сообщаю – в этом документе было много интересного, однако пристальный интерес к Густаву Крайзе не позволяет мне тратить время на побочные, пусть и самые добрые антимонии.
Глава 6
Из воспоминаний Н. М. Трущева:
« …Нарком встретил «старого дружища» как ни в чем не бывало. С порога предупредил:
— Кто старое помянет, тому глаз вон?
— А кто забудет, тому оба, Лаврентий Павлович.
— Согласен, хотя в этой формулировке отчетливо просматривается контрреволюционный душок. Пятьдесят восмая, пункт четырнадцатый, саботаж, не так ли, товарищ Мессинг? – затем нарком показал гостю папку. – С делом будете знакомится?
— Ни в коем случае, Лаврентий Павлович.
— И правилно. Менше знаешь, крепче спишь. Трющев ввел вас в курс дела?
— Так точно, товарищ нарком.
Берия удивленно посмотрел на Мессинга.
— Правилно отвечаете, Мессинг. Всегда бы так.
— К сожалению, всегда не получается.
— Хорошо. Можете идти».
* * *
Из отчета В. Ф. Мессинга после разговора с военнопленным Густавом Крайзе:
« …расскажите о себе.
— Вы не помните меня, господин Мессинг?
Я удивленно взглянул на подследственного.
— Не–ет… Впрочем, подождите… Может, Бранденбург, тридцатый год? Или тридцать второй?..
— Я был вашим индуктором. Именно в Бранденбурге! Мне было двенадцать лет и я во все глаза следил за вами. Вы сами выбрали меня. Я водил вас по залу, мы отыскивал портмоне, расчески и даже записку, предупреждавшую какого‑то важного господина, что некая дама просила его перенести встречу, так как в назначенный час муж будет дома. Все смеялись, а господин, радостно потрясая запиской, во всеуслышанье заявил, что действительно в назначенный срок муж оказался дома. Вспоминаете?
— Кто кого допрашивает, господин Крайзе? Вы меня или я вас?
— Разве это допрос? Даже господин русский комиссар не позволял себя так ставить вопрос. Он предложил побеседовать. Неужели вы тоже служите в этом учреждении?
— Нет, я служу в другом учреждении, а здесь иногда консультирую. За дополнительный паек.
— Мне пока не предъявляли никакого обвинения.
— И не предъявят. Вам верят, это я ответственно заявляю, и все же…
— Лишняя проверка никогда не помешает, вы это хотите сказать? Вы хотите просветить мне мозги? Как вам это удается?
— С помощью разного рода ухищрений…
— О которых вы, конечно, не расскажете?
— Как‑нибудь в другой раз.
— О чем же у нас пойдет разговор, господин провидец?
— Как вы оказались в этой тюремной палате?
— Это долгая история.
— Ничего, времени у нас достаточно.
Крайзе молча собирался с силами. Версию не выстраивал, это я заявляю ответственно. Он уже столько раз излагал свою историю, что повторить ее для него не составляло труда. Трудность была в том, что от частого употребления повествование несколько стерлось, потеряло свежесть новизны, а ему очень хотелось, чтобы ему окончательно поверили, потому что только в этом случае он получал возможность сохранить себя в мире живых.