— Предполагаю, что портрет сняли, сэр.
— Где же он? Куда он делся?
Служитель был высок, тощ и абсолютно бесстрастен. Он нахмурился и ответил:
— Здесь есть одно место под названием Баттери, сэр. Портреты некоторых из наших менее известных покровителей, насколько я помню, были убраны отсюда в прошлом семестре.
У входа в Баттери Клит наткнулся на Гомера Дженкинса, своего бывшего приятеля, который возглавлял Хьюэнденскую кафедру, входившую в состав Гуманитарного комитета. В свое время Дженкинс активно занимался спортом, греблей и благодаря этому в свои шестьдесят сохранил стройную фигуру. О былой славе напоминал еще и шейный платок леандеровской поры. Дженкинс радостно подтвердил, что портрет Вивиана Клита висит позади стойки бара в Баттери.
— А почему не вместе с остальными меценатами колледжа?
— Послушай, дружище, ты ведь не хочешь, чтобы я тебе ответил почему? — вопросом на вопрос ответил Дженкинс, расплывшись в улыбке и чуть склонив голову набок. Клиту вспомнился старый оксфордский стиль.
— Не слишком хочу.
— Весьма разумно с твоей стороны. Смею заметить, я удивился, увидев тебя спустя столько лет.
— Спасибо, — поблагодарил Клит и, обернувшись, услышал вслед:
— Мне очень жаль Юнис, старина. Прими мои соболезнования.
Клит зашел в «Пицца пьяцца» и заказал чашку супа, чувствуя себя больным и постоянно напоминая себе, что он уже больше не в тюрьме. Однако история его жизни была каким-то образом утрачена, и нечто такое вроде урчания в животе подсказало Клиту, что внутри него существует какая-то часть, которую он никогда так и не узнает.
Незримый рак вдруг прекращает щеки целовать, чтобы затем пожрать их… Строчки из какого-то стихотворения, но чьего? Как будто это имело какое-то значение.
В бар вошла юная девушка и сказала, обращаясь к Клиту:
— Вот вы где. Я так и думала, что застану вас здесь.
Она призналась, что изучает юриспруденцию в колледже леди Маргарет Холл и учеба кажется ей довольно скучной. Но папочка у нее судья, вот поэтому-то и она… Девушка вздохнула и одновременно рассмеялась.
Пока она рассказывала, до Клита дошло, что она была в компании студентов, с которыми он познакомился вчера. Единственное, что ему удалось вспомнить, — что он тогда не обратил на нее никакого внимания.
— Я бы могла сказать о вас, что вы поклонник Хомского, — снова рассмеялась девушка.
— Я ни во что не верю, — отозвался Клит, а про себя подумал, что все-таки должен верить во что-то, если это, конечно, возможно.
— Простите мне мои слова, но вы сегодня выглядите довольно жутковато. Но вы ведь поэт, верно? Вы вчера весь вечер разглагольствовали о Шеймусе Хили.
— Его фамилия Хини, Шеймус Хини, если мне не изменяет память. Хотите выпить что-нибудь?
— Вы поэт и преступник, вы ведь так говорили? — Девушка рассмеялась и сжала ему руку. — Или в обратном порядке — преступник и поэт? Что было раньше, курица или яйцо?
Клит не хотел ее, не нуждался он и в ее обществе, однако она была рядом — юная, свежая, чистая, раскрепощенная, незнакомая, жизнелюбивая.
— Не хотите зайти на мой жуткий склад выпить чашечку кофе?
— Все зависит от того, насколько он жуткий, — с той же улыбкой, дразнящей, светлой, полной любопытства, доверия и вместе с тем коварства, спросила она.
— Исторически жуткий.
— Идет. Кофе и исторические исследования. Но больше ничего.
Позднее, сказал он себе, ей захотелось чего-то еще. По крайней мере наполовину захотелось, иначе она не пошла бы впереди Клита в своей коротенькой юбочке вверх по спиралевидному лабиринту двенадцатой лестницы в его захламленную комнату и не упала бы, когда они поднялись наверх, задыхаясь и смеясь, на его пыльную кровать. Он вовсе не хотел набрасываться на нее. Он вообще ничего не хотел.
Она оказалась смелой юной особой. Возможно, потом она поняла, что бессознательно соблазнила его, уже далеко не юного, много повидавшего мужчину, от которого все еще исходил запах тюрьмы, и ушла без непристойной торопливости, ушла с улыбкой, правда, более похожей на ухмылку — к праведной ли, к грешной ли жизни, кто ее знает. Униженный, потерпевший поражение, но полный мужества, Клит заставил себя надеяться, что это так — он не признает такого поражения. Совсем не так, как Юнис.
— Что бы ни толкало нас на такие поступки… — произнес он наполовину вслух, однако предложения не закончил даже для себя самого, осознавая свое предательство.
Где-то совсем рядом щелкнуло реле.