Тот услышал, повернулся испуганно, а вместе с ним еще несколько человек повернулись.
– Ваше портмоне? - Ружин дернул парня за руку, подтягивая его к самым глазам низенького.
– Вроде мое,- низенький опасливо покосился на курчавого. А курчавый оклемался уже, сплюнул, сказал беззлобно:
– Козел…
Низенький заискивающе улыбнулся:
– А может, и не мое,- пожал плечами.
– Ваше, ваше,- подтвердил Ружин.- В заднем кармане у вас лежало. Я видел. Задний карман, чужой карман. Пошли в комнату милиции, здесь рядом.
Комната милиции действительно рядом, в дальнем углу рынка, в одноэтажном, куцем зданьице с зарешеченными окнами. Здесь тихо, народ сюда не заглядывает, уютный уголок, сонный. На двери мелом написано: "Милиция".
Лейтенант, без фуражки, заспанный, плосколицый, ел дыню, когда Ружин, курчавый и потерпевший вошли в комнату. Он вздрогнул, вскинул голову, сладкий сок вяло тек по подбородку.
– Что? - спросил, повернулся к курчавому.- А ты чего?..- осекся.
Оторвал кусок газеты, вытер губы, подбородок, щеки, по тянулся за фуражкой, надвинул ее глубоко, встал, проговорил, строго и требовательно:
– В чем дело?
– Карманная кража,- сказал Ружин и поднял руку курчавого с портмоне. Задержан с поличным. Мною.
– Так,- произнес лейтенант, суетливо выбрался из-за стола, подошел ближе, на портмоне взглянул, потом на курчавого, неодобрительно головой покачал:
– Свидетели?
– Меня и потерпевшего достаточно.
– Жалко, нет свидетелей,- лейтенант почесал щеку.
– Я свидетель,- повторил Ружин с нажимом.- А вот потерпевший. Этого достаточно.
– Чего достаточно, а чего недостаточно - не вам решать,- перебил его лейтенант.- Ну хорошо, пишите заявление, объяснения,- он достал бланки из ящика стола.
Ружин отпустил курчавого, тот сразу скинул портмоне на пол. Ружин, усмехнувшись, поднял портмоне, положил аккуратно на стол, подвинул стул, сел, принялся писать, потерпевший тоже уселся и тоже писать стал, вздыхая.
…Лейтенант взял у Ружина объяснение, прочитал.
– Значит временно не работаете? - спросил.
– Временно не работаю,- ответил Ружин.
– Понятно,- сказал лейтенант.- Можете идти. Когда надо, вызовем.
– Давно в городе служите? - в свою очередь поинтересовался Ружин.
– Больше месяца. Из района перевели. А что? - насторожился лейтенант.
– Нет, нет,- миролюбиво улыбнулся Ружин.- Ничего. Любопытствую просто. Всего доброго.
Колесов и Света ждали его там, где он их оставил.
– Здорово вы его! - восхитилась Света.- Раз, два и готово.
– Очень не люблю, когда воруют,- заявил Ружин.
– Не в бровь, а в глаз,- отметил Колесов.
– Если воруешь, отвечай,- продолжал Ружин.
– Гениально,- Колесов развел руками.- Я буду вашим биографом.
…Дверь, на которой написано мелом "Милиция", распахнулась, из нее вышел потерпевший, вслед за ним лейтенант. Они поулыбались друг другу, вежливо пожали руки, и потерпевший ушел. Через какое-то время дверь снова приоткрылась, из темноты высунулся лейтенант, оглядел внимательно дворик, затем пропустил вперед курчавого, подтолкнул его в спину, сказал вдогон:
– Не попадайся, дурак! Курчавый засеменил прочь.
Лейтенант вынул из кармана горсть смятых денег, помял их пальцами, сказал:
– Тьфу! - а потом и действительно сплюнул.
– Значит, так,- сказал Ружин, когда они подъехали к дому.- Жарьте, парьте, короче, готовьте стол. Он должен быть роскошным. Я вернусь к вечеру.
Он остановил машину возле четырехэтажного белого здания. Над фасадом нервно трепыхался красный флаг. Ружин поднялся по ступенькам, толкнул массивную стеклянную дверь, сбоку от которой висела бордовая стеклянная доска: "Исполнительный комитет…
Он поднялся по широкой, покрытой ковром лестнице, прошел по тихим, безлюдным коридорам, остановился перед дверью "Приемная", помассировал шею, выдохнул шумно и только после этого вошел.
После полутемного коридора в приемной ослепительно светло. День щедро сочится сквозь огромное, почти во всю стену, окно. Ружин сузил глаза, вскинул ладошку к бровям козырьком, пригляделся: два посетителя сидят на стульях, ожидают приема, мужчина и женщина, похожие, бесцветные. Лица незнакомые, а может, и знакомые. Ружин кивнул на всякий случай, не убирая козырька, шагнул к секретарше - пожилая, сухощавая, старомодный пучок на затылке,- сказал, кивнув на окно, доброжелательно:
– Солярий. Загорать можно…
– Что такое? - с вызовом проговорила секретарша и расправила плечи, готовясь к отпору.
– Мне к председателю,- ласково улыбнулся Ружин и убрал руку от глаз. Срочно.
– Но у него…- начала секретарша.
– Скажите, Ружин пришел, очень просит,- перебил ее Ружин.- Вы разве меня не узнаете?
Секретарша нерешительно развела руками:
– Я попробую.
Она нажала на кнопку селектора, сказала в микрофон:
– К вам Ружин.
– Я занят,- ответил селектор голосом Копылова. Секретарша посмотрела на Ружина, добавила, поморщившись:
Ему очень срочно. Слышно было, как Копылов усмехнулся, потом сказал небрежно:
Подождет, не рассыплется.
Ружин повел подбородком, растянул губы в резиновой улыбке, произнес тихо:
– Так.- Шагнул в сторону двери, снова повторил: - Так.- И еще несколько шагов сделал, взялся за ручку, приоткрыл дверь, потом резко захлопнул ее, быстро подошел к стульям, сел, уставился в окно, что-то напевая себе под нос, будто ничего и не произошло.
Море было тихое, гладкое, но по-осеннему темное, волны грузно шлепались на песок. Ружин сидел на мокром, черном валуне, курил и наблюдал за одиноким рыбаком. Его лодка покачивалась в полусотне метров от берега. Удочки торчали с бортов. Рыбак то одну выдергивал, то другую, то третью, но лишь пустые крючки выныривали из воды Но рыбак не отчаивался, он снова насаживал наживку и закидывал леску в море, ждал какое-то время и в который раз выдергивал удочки.. Ружин помогал ему, в унисон взмахивая руками, подбадривающе вскрикивал. Но бесполезно, крючки, как и прежде, оставались пустыми.
Стол был уже разорен наполовину. Все сидели сытые, разомлевшие, довольные, а Ружин, давясь от смеха, рассказывал анекдот:
– Пятачок и Винни-Пух нашли бочонок меда. Пятачок говорит, нехорошо лапами есть, я за ложками сбегаю. Прибегает, а бочонок уже пустой…- Ружин откинулся на спинку стула.- Я не могу… А бочонок пустой и Винни-Пух рядом лежит с огромным пузом. А Пятачок и говорит обиженно: "Что ж ты мне половину-то не оставил?" А Винни-Пух ему отвечает: "Уйди, свинья, мне муторно!.." Колесов улыбался вежливо, ну а Света хохотала громко и отчаянно, как и Ружин. Только смех ее чуть опаздывал. Как только Ружин начинал смеяться, тут и она подхватывала, там где Ружин, там и она…
Ружин отсмеялся наконец, встал, включил магнитофон - сладко запели итальянцы,- сказал:
– Я сейчас,- и пошел на кухню.
Он стоял у окна, курил, лицо усталое, темное. Он слышал, как вошла Света, краем глаза уловил, что она стала рядом.
– Я понимаю, что помочь вам ничем не могу,- тихо сказала она.- Но все же… Мне очень больно, когда вы смеетесь вот так… Он повернулся все-таки. Она поймала его взгляд, смотрела долго, потом подняла руку, осторожно провела пальцем по щеке, сказала шепотом:
– Колется…
Ружин притянул ее к себе, прижал, потянулся губами к ее глазам и тут же тряхнул головой, сказал громко и весело:
– Значит, так, дети мои, а теперь я вас вновь покидаю до утра. У меня есть еще одно очень важное дело.
Света отстранилась, улыбнулась слабо, но ответила так же громко и так же весело:
– Мы будем вас ждать. Не забудьте, сбор в восемь ноль-ноль. Колесов смотрел рассеянно, как Ружин топтался в коридоре, надевая куртку, приглаживая волосы, а когда Ружин за порог ступил, махнул рукой тихо.
…Шоссе пустое, одна-две машины прошли навстречу, пока ехал, а сзади и вовсе никого не было, никто не спешил вслед, лишь темнота сзади вязкая, городские огни исчезли уже из виду. Высветился знак поворота, Ружин свернул налево, и теперь фары уперлись в знакомый уже дюжий щит "Запретная зона", через мгновенье и щит шагнул в темноту. Ружин проехал еще с полсотни метров и погасил фары, остановился, чтобы глаза пообвыкли. Едва различимо проступила серая змейка дороги, можно ехать. Как только очертились контуры забора и дома за ним, притормозил, осторожно свернул в сторону, с хрустом въехал прямо в кустарник, остановился, выключил двигатель, открыл дверь, шепотом чертыхаясь, вытянув руки перед собой, выбрался из кустарника. Дальше направился пешком. Дойдя до забора, с полминуты стоял, прислушиваясь. Море и ветер, и больше ничего, и дом безмолвный, непроницаемый, ни огонька, будто брошенный.