— От Гольдберга что-нибудь было? — спросил Комар.
— Разве я тебе не говорил? Он согласен: пятнадцать недель по пятьсот, если ты победишь. И он дает гарантию на двенадцать тысяч с правом выступать в Нью-Йорке или Милуоки.
— А с кем?
— Со всяким, кого против тебя поставят. Тебе ведь это все равно?
— Ну еще бы. Я кого угодно под орех разделаю. Да, послушай, переведи телеграфом двести долларов для Грэйс. Отправь немедленно на нью-йоркский адрес.
— Как двести? Ты только что послал ей триста в воскресенье.
— Ну и послал, а тебе какое дело?
— Ладно, ладно. Успокойся. Еще что-нибудь нужно?
— Больше ничего, — сказал Комар и повалился на кровать.
— И, пожалуйста, чтобы с этим было покончено до моего возвращения, — сказала Грэйс, вставая из-за столика. — Ты ведь меня не подведешь, правда, котик?
— Можешь быть спокойна, — ответил Комар. — Постарайся не тратить лишнего.
Грэйс улыбнулась ему на прощанье и вышла из кафе. Комар дочитывал газету, прихлебывая кофе.
Они были в Чикаго; подходила к концу первая неделя выступлений Келли в варьете. Он приехал на север пожинать плоды своей славной победы над голландцем. Две недели он посвятил разучиванию своего номера, который заключался в демонстрировании могучей мускулатуры и в десятиминутном монологе, восхваляющем достоинства Комара Келли.
И теперь дважды в день публика валом валила в Мэдисон-театр.
Позавтракав и дочитав газету, Комар бодрым шагом вышел в вестибюль и спросил ключ от номера. Затем он поманил к себе мальчика-коридорного, который давно уже рвался услужить великому боксеру.
— Найди-ка Гэйли, Томми Гэйли, — сказал Комар. — Скажи ему, чтоб зашел ко мне в номер.
— Слушаю, сэр, слушаю, мистер Келли, — ответил коридорный и помчался по лестнице, стремясь побить все известные рекорды усердия.
Комар глядел в окно на пейзаж, открывавшийся с седьмого этажа, когда Томми явился на его зов.
— В чем дело? — осведомился менеджер.
Комар ответил не сразу.
— Гэйли, — сказал он, — двадцать пять процентов — это большие деньги.
— По-моему, я их честно заработал, — сказал Томми.
— Не знаю. Не знаю, заработал ли ты их.
— Ах, вот что, — сказал Томми. — Признаюсь, не ожидал. Я думал, ты доволен нашими расчетами. Я, конечно, никому не навязываюсь, но не знаю, найдется ли на свете человек, который сделал бы для тебя столько, сколько я.
— Это все верно, — согласился чемпион. — В Филли ты много для меня делал. И получил за это хорошие денежки, верно?
— Я и не жалуюсь. Но большие деньги у нас только впереди. Если бы не я, Комар, тебе этих денег никогда не видать бы как ушей своих.
— Это еще как сказать, — заметил Комар. — Кто двинул голландца в челюсть, ты или я?
— Да, только без меня ты не попал бы на ринг в паре с голландцем.
— Ну, это к делу не относится. Суть в том, что теперь ты двадцати пяти процентов не стоишь, так что все равно, что там раньше было, год или два назад.
— Вот как? — сказал Томми. — А по-моему, далеко не все равно.
— А по-моему, все равно, и разговаривать больше не о чем.
— Послушай, Комар, — сказал Томми, — по-моему, я тебя не обижал, а если, по-твоему, выходит не так, скажи, сколько ты хочешь. Я не желаю, чтобы меня считали кровопийцей. Давай ближе к делу. Хочешь, подпишем договор? Какая же будет твоя цена?
— Никакой цены я не назначал, — ответил Комар. — Сказал только, что двадцать пять процентов многовато будет. А сколько ты сам считаешь?
— Как тебе покажется двадцать?
— И двадцати много, — ответил Келли.
— А что же не будет много? — спросил Томми.
— Ну, Гэйли, приходится уж сказать тебе напрямик. Сколько ни спроси, все будет много.
— Значит, ты хочешь от меня отделаться?
— Вот именно.
Наступило минутное молчание. Потом Гэйли повернулся и пошел к двери.
— Комар, — с трудом выговорил он, — ты делаешь большую ошибку, паренек. Старых друзей нельзя так бросать, от этого добра не будет. Погубит тебя эта проклятая баба.
Комар вскочил.
— Заткни глотку! — заорал он. — Убирайся отсюда вон, пока тебя не вынесли. Пожил на мой счет, и хватит с тебя. Скажи еще одно слово насчет этой девушки или насчет еще чего, и я тебя разукрашу, как голландца. Пошел вон!
И Томми Гэйли, который очень хорошо помнил, как выглядело лицо голландца после боя, ушел.
Грэйс пришла позже, бросила все свои покупки на диван и уселась на ручку кресла, в котором сидел Комар.
— Ну? — спросила она.