Дело тут было скорее не в наглости. Конли был возбужден и попросту счастлив, добившись того, о чем мечтает любой молодой бейсболист, — возможности играть в Старшей лиге! Помню, сам я первые несколько дней после этого был совсем очумелым, а когда мальчишка счастлив, он просто не может не болтать, не смеяться и не шуметь, иначе он лопнет. После долгого и чинного молчания у Конли наступила обратная реакция, и язык его окончательно развязался.
Но если бы Конли дальше повел себя осмотрительнее, то этот случай сошел бы ему с рук. Ведь все были на взводе, все веселились: тренировки окончены, через пару недель начнется оплачиваемый сезон, ну и так долее. Это был не тот момент, когда на кого-то дуются и выискивают друг у друга недостатки, и на фоне общего добродушия «наглость» Конли могла бы пройти незамеченной, если бы он сам не вынудил нас к тому, чтобы его одернуть. Это была уже вторая его ошибка.
Мы, конечно же, сели играть в покер, и Эдди Пайн (он стоит у нас на первой безе) сразу же расстался с тридцатью долларами. После этого Эдди, как бывает иногда с проигравшим, ринулся в бой, решив обыграть всех и каждого, и, разумеется, снова проиграл. Конли, перегнувшись через спинку сиденья, то и дело высказывал свое мнение об игре и ставках. Но эти комментарии еще можно было терпеть.
Я заметил, что Эдди бросил на Конли пару мрачных взглядов, однако серьезная стычка произошла лишь тогда, когда Конли решил разъяснить Пайну, что ему следовало бы сделать со своими тремя королевами.
— Нет, Эдди, лучше было бы тебе не высовываться. Ведь у Джо была десятка, и…
— А это кто такой? — спросил Пайн, обернувшись и пристально глядя на Конли.
— Вон тот, ясноглазенький? — уточнил Аэростат, оторвавшись от карт. — Сейчас я тебе скажу.
Солли порылся в карманах и извлек остатки визитной карточки.
— О, да это же мистер Маршалл П. Конли из Младшей лиги! — провозгласил Солли. — У него снова отросли рожки — с ними он смотрится совсем иначе.
— Это твой приятель? — поинтересовался Пайн.
— Ну, «приятель» — слишком громко сказано, но как-то раз он мне представился.
— Тогда скажи ему, что если он снова сунет нос в нашу игру, то я перекину его через колено и пребольно нашлепаю.
Не стоит пинать ногой хорошего пса, если он прыгает вам на грудь, — ведь он просто хочет выразить вам свою любовь… Конли отпрянул, словно его ударили по лицу.
— Но я же не хотел… — начал он, заикаясь.
— Этот зануда все еще здесь? — сказал Пайн, не глядя на Конли. — Кто сдает?
— Простите меня, джентльмены! Мистер Пайн! — воскликнул Конли, но никто уже не обращал на него внимания.
Бедняга ушел в другой конец вагона и сел один у окна. Часа три он смотрел в окно, хотя уже стемнело и все понимали, что ничего, кроме собственного отражения в стекле, он не видит. Представляю, каково ему было.
Ведь, по его представлениям, он выдержал проверку и испытательный срок окончился. И в момент, когда он задыхается от восторга, чувствуя себя игроком Старшей лиги, его вдруг возвращают к тому, с чего он начал, — снова делают «мистером Конли».
Да, он серьезно просчитался…
После этого случая Конли стал называть «мистером» каждого из нас. Видимо, он считал, что так можно с нами расквитаться — обычный мальчишеский выверт. Это нас даже позабавило: нам было интересно, как долго это продлится. Мы тоже называли его мистером при каждом удобном случае, хотя такие случаи представлялись не слишком часто, потому что он говорил с нами только о деле, то есть о бейсболе.
Во время той поездки он проводил большую часть времени в вагоне для курящих, а в нашем вагоне только спал. В тех городах, где мы участвовали в весенних показательных матчах, мы видели Конли лишь на стадионе. Я-то думал, что ему хватит упорства не больше чем на несколько дней, но Конли оказался не таков: он называл всех нас «мистерами», даже когда мы сидели на скамье запасных игроков.
— Мистер Дейли, как называется такой удар?
— «Плевок», мистер Конли.
Можете представить себе такой разговор между запасными?
Когда начался сезон, мы стали выигрывать один матч за другим — не в последнюю очередь благодаря Конли. Он показывал такой класс игры, что болельщики быстро забыли о Рэнсе Мердоке, а мы решили кончить все шутки и несколько раз пытались сойтись с Конли поближе, но не тут-то было! Он замкнулся и совсем перестал показываться из своей раковины. От взрослого человека, как бы он ни был раздосадован, никогда не будет таких неприятностей, каких можно ждать от неоперившегося юнца, — Конли сделался просто невыносим. Он задевал всех и каждого, оставаясь при этом чертовски вежливым.
Белоголовый Орел, который всегда был известен как стратег, решил, что небольшое сражение поможет разрядить атмосферу, и однажды вечером устроил в клубе заварушку. Конли выбил изо рта Эдди Пайна коронок и мостов на восемьдесят пять долларов, едва не вышиб мозги Солли Джонсу и, что самое неприятное, отказался после всего этого пожать им руки.
— Значит, в книгах все переврано, — заметил Белоголовый Орел. — Всюду пишут, что вслед за войной наступает мир, а у нас выходит наоборот. Парнишка, конечно, не без странностей, но, пока он набирает 325 очков за сезон и бегает быстрее молнии, он может позволить себе задирать нос. А вот если он начнет церемониться с мячом, я душу из него вытрясу… А ты, Солли, кажется, говорил, что из Конли запросто можно сделать котлету?
Аэростат сидел в углу, и Эбселом, наш массажист негр, хлопотал над его лицом.
— Вот я и делал из него котлету, — пробормотал Солли. — Только поджарить его я не сумел… У-y! Полегче, Эбселом! Ты же втираешь мне эту дрянь прямо в глаз!
Газетчики тоже проведали насчет «мистера», но, конечно, ничего не поняли. Если бы они рассказали все как есть, то это, возможно, принесло бы Конли пользу, но они, очевидно, решили придумать историю позанимательнее. В Чикаго какая-то журналистка пробралась к нам в отель, взглянула разок на Конли (я уверен, что парень и десяти слов ей не сказал) и настрочила в свою газету целую страницу вздора.
«Денди из Старшей лиги» — гласил заголовок; были там и рисунки пером: Конли во фраке, Конли играет в поло, Конли прогуливается с блондинкой (дочерью миллионера) — и невесть что еще. А уж текст был еще хлеще, чем рисунки.
Журналистка писала, что Конли принадлежит к младшему поколению бейсболистов (при этом она не уточнила, за какой клуб играли его родители, — и мы терялись в догадках). Дальше эта трещотка обвиняла Конли в том, что он так богат и красив и играет в бейсбол лишь из любви к этому виду спорта. Для Конли было бы лучше, если бы она написала, что он — желторотый юнец с невеселым нравом и тысячей восьмьюстами долларами дохода в год.
«И даже во время игры, — захлебывалась эта газетная мадемуазель, — в пылу схватки, окруженный грубой стихией, смешавшись с людьми невысокого пошиба, этот молодой денди-бейсболист хранит верность своим возвышенным идеалам. Этим он вызывает уважение и восхищение своих товарищей по команде, которые видят в нем все те качества, которыми должен обладать каждый из профессиональных спортсменов, хотя многим из них — увы! — эти качества чужды».
— Чтоб тебя! — воскликнул Солли-Аэростат, оторвавшись от газеты. — «Грубая стихия» — это ж мы с вами! «Люди невысокого пошиба» — вот кто мы такие. Должно быть, она вскрывала наши письма… А кто же такой этот денди? Что-то я не припоминаю. Вы с ним знакомы?
Конли такая реклама тоже пришлась совсем не по вкусу. Он сказал портье, что у него есть девушка в Декстере, штат Айова, и ей наверняка не понравится тот рисунок с блондинкой. Она решит, что он, Конли, ее обманывает.
Статьи в других газетах были в том же духе; настоящие бейсбольные репортеры знали, как все обстоит на самом деле, но помалкивали. И всюду, от Бостона до Сент-Луиса, болельщики встречали парнишку криками «мистер Конли!», так что у него просто не было возможности забыть свою обиду и стать подружелюбнее.